Я тоже хорош, подумал он. Ворчу на него, как старый ментор.

Он осторожно приоткрыл дверь и заглянул в палату. В зале ожидания Смерти работали насосы, мерно вздыхали какие-то приборы. Бесчисленные шланги, как прозрачные черви, змеились по стенам. Когда он открыл дверь, медсестра читала какую-то диаграмму.

— Сюда нельзя, — резко сказала она.

— Я из полиции, — тихо произнес Курт Валландер. — Просто хочу узнать, как дела.

— Вам было сказано: ждите, — отрезала сестра.

Курт Валландер не успел ответить, как в палату быстрым шагом вошел врач. Курт удивился, что он такой молодой.

— Здесь не должно быть посторонних, — сказал он, увидев Курта Валландера.

— Я сейчас уйду. Но мне надо знать, как ее дела. Меня зовут Курт Валландер, я из полиции. Из криминальной полиции, — подчеркнул он, хотя не был уверен, что это что-то меняет. — Я расследую это преступление. Как она?

— Странно, что еще жива. — Врач кивком пригласил его к кровати. — Что у нее повреждено или сломано, мы пока не можем сказать, сейчас главное — чтобы она выжила. Но гортань сильно деформирована, как будто женщину пытались задушить.

— Так оно и было, — сказал Курт Валландер и посмотрел на желтое морщинистое лицо, видневшееся между простыней и шлангами.

— Она должна была уже умереть, — сказал врач.

— Надеюсь, что выживет, — сказал Курт Валландер. — Единственный свидетель.

— Вообще-то мы надеемся, что все наши больные выживут, — сухо ответил врач и уставился на монитор, по которому бежала тонкая зеленая волна.

Курт Валландер вышел из комнаты. Врач сказал ему, что ни за что не может ручаться. Исход неясен. Мария Лёвгрен может скончаться в любой момент, не приходя в сознание. Никаких гарантий.

— Ты умеешь читать по губам? — спросил он Мартинссона.

— Нет, — ответил тот удивленно. — А что?

— Жаль, — сказал Курт Валландер и ушел.

Из больницы он направился в коричневое здание управления полиции на восточной границе города. И сидел теперь за столом, разглядывая старую красную водонапорную башню за окном.

Наверное, в наше время нужны другие полицейские, думал он. Полицейские, которым все равно, если их ранним январским утром заставляют ехать и смотреть на жуткую бойню посреди мирного деревенского пейзажа. Есть, наверное, такие. Им все равно. Им не знакома ни боль, ни растерянность.

Внезапно зазвонил телефон. Больница, тут же подумал он.

Сейчас они скажут, что Мария Лёвгрен умерла.

Но успела ли она прийти в сознание? Сказала ли хоть что-то?

Он уставился на звонящий телефон.

Черт, подумал он. Черт.

Что угодно, только не это.

Он поднял трубку.

Это была его дочь. Он чуть не уронил телефон на пол.

— Папа, — сказала она, и он услышал, как провалилась монетка.

— Привет, — ответил он. — Откуда ты?

Только бы не Лима, подумал он. И не Катманду. Или Киншаса.

— Я в Истаде.

Он обрадовался. Значит, увидимся.

— Я приехала повидать тебя, — сказала она, — но передумала. Я уже на вокзале и сейчас уезжаю. Хотела только сообщить, что собиралась с тобой повидаться.

Разговор прервался. Он все держал трубку, как отрубленную голову.

Чертова молодежь, подумал он. Как можно так поступать?

Его дочери Линде было девятнадцать. До пятнадцати у них были замечательные отношения. Это к нему, а не к матери приходила она со своими детскими трудностями или когда чего-нибудь очень хотела, но не решалась осуществить.