Муж часто не спал ночью, видимо, думал о сыне. «Господи, спаси и помилуй», – повторяла, лежа без сна, Зинаида Константиновна, готовая поверить, что Бог есть, хотя никогда не была верующей. Она смотрела на Диму, который казался ей таким хрупким, таким невзрослым, что приходилось только диву даваться, как до сих пор жив он, не помер с голоду, не попал под машину.
Как-то раз она увидела Диму в городе. Ее он не заметил. Он вообще ничего не видел вокруг себя. Смотрел поверх голов, и губы его шевелились. Стихи читал, не иначе. Она хотела было остановить его и расспросить, что да как. Но потом передумала. Просто проводила взглядом. На ее глазах Дима столкнулся с двумя прохожими, один обругал его. Дима словно очнулся, лицо у него стало удивленное, и он еще с минуту смотрел вслед нервному человеку.
Странное дело, но она думала о Диме так же часто, как о собственных детях. Судьба ее сыновей зависела от политики государства, а судьба Димы – от разных бытовых мелочей, вроде газа, который он мог забыть выключить, испорченной колбасы, которую он мог съесть по рассеянности. Его могла укусить бешеная собака, да мало ли… Он даже мог выпасть из окна!
– В армию его надо бы, – отвечал генерал на озабоченность супруги. Он искренне считал армию самым лучшим лекарством от ипохондрии и затянувшегося детства.
– Да что ты такое говоришь, Володечка! – восклицала Зинаида Константиновна. – Армия не для него!
– Ты хочешь сказать, что он не для армии, – поправлял ее генерал.
Потом они обедали. Зинаида Константиновна, совсем поправившаяся, хлопотала на кухне. Когда они еще служили, редкий обед проходил без гостей – Зинаида Константиновна была хлебосольна и славилась как отменная повариха. В праздники дом был полон гостей, не то что теперь. Ей не хватало общения – шумных застолий, смеха и музыки, разговоров мужчин о политике и оживленной болтовни женщин после бокала-другого шампанского. И еще ей не хватало предпраздничной радостной суеты, пробега по магазинам с шофером мужа, каким-нибудь молоденьким солдатиком, которого она никогда не отпускала, не накормив. Дыма коромыслом на кухне ей не хватало.
– Ешь, Димочка, – приговаривала Зинаида Константиновна, подкладывая ему в тарелку жареной картошки и еще одну котлету. – Ешь!
– Спасибо, Зинаида Константиновна, – отвечал Дима. – Честное слово, я больше не могу. – Он отодвигал от себя тарелку. – Мы же недавно завтракали.
– Ну, что вы, – смутился Дима. – Не нужно! Я не хочу есть.
– Съешь завтра, – настаивала Зинаида Константиновна. – Бери! Разогреешь котлетки и картошечку, вот тут «Наполеон», ты его любишь, еще салат оливье и кислая капустка, не забудь поставить в холодильник. Баночки принесешь, когда придешь в следующий раз.
Баночки были не нужны Зинаиде Константиновне – это такой хитроумный тактический ход с ее стороны. Ей казалось, что если обязать Диму вернуть посуду, то он не забудет про еду и хотя бы поставит все в холодильник, а не бросит на полу у порога.
– С Новым годом, Димочка.
– Будь здоров, Дима, – сказал генерал. – С Новым годом тебя. Увидимся в следующем году. Пятого января. В десять ноль-ноль. И выброси всякие глупости из головы.
Он улыбался, представляя, как они вместе войдут в квартиру и он обнимет Лидию, отнесет на руках в спальню… разденет…
– Здравствуйте, – сказал Дима. – С Новым годом! Желаю здоровья.
– И тебя, Димочка! – загомонили старухи разом. – И тебя с наступающим Новым годом! И ты будь здоров!
– Может, надо чего? – спросила одна из бабок, чьего имени Дима не помнил или не знал вовсе. |