Но почему весь этот чумазый мир, разбавленный почётными гостями – мальчишками из мясной и горшечных лавок, – облюбовал себе именно пятый номер, имея богатейший выбор точно таких же особняков, протянувшихся едва ли не до двухсот пятидесятого номера? Дело в том, что – сие говорилось шёпотом – утром в этом доме произошло нечто ужасное – столь же мучительное для хозяев, сколь и нежелательное для соседей, – как с точки зрения сдачи строения внаём, так и по другим причинам. Жизнь любого респектабельного квартала предполагает полную безмятежность и не терпит безобразных судорог. Как люди, истинно достойные уважения, предпочитают не выделяться одеждой или манерами, так и дома скромно выражают свою респектабельность.

А произошло тут самоубийство, ни больше ни меньше: ужасное, вопиющее, недвусмысленное самоубийство со всеми вытекающими последствиями в виде печально знакомой компании – коронера, полиции, докторов, составляющих пост-мортем, и прочими подобными неприятностями. Примечательно, что как раз в этом доме человечество (в лице соседей, как лучших своих представителей) менее всего вправе было ждать катастрофы такого рода. Ведь до сих пор только и разговору тут было что о предстоящей свадебной церемонии, которая должна была состояться в этом самом доме. Участники грядущего мероприятия, размеры их собственности, обстоятельства и детали предстоящего церемониала служили местной публике главной темой для сплетен.

Округа полнилась сообщениями о новых подробностях. Событие стало своего рода общественным фондом, в котором каждый имел свой интерес. Имя жениха и его избранницы, их финансовое положение, трудности, которые пришлось им преодолеть, – всё было прекрасно известно. Свадьба обещала стать весёлым, счастливым праздником: обе стороны этого страстно желали. Имя женщины, вернее, девушки было Маргарет – Маргарет Джой (так передавали просочившиеся во двор тем, кто толпился за оградой): она была у родителей единственной дочерью. Дом принадлежал семейству Джой, родителям невесты; избранник её, мистер Хенгист, работал в Сити коммивояжёром. Ту, чьё тело лежало теперь наверху, звали Марта Джой, и она была хозяйкой дома.

Перейдём теперь к рассказу о несостоявшейся свадьбе, о самоубийстве и запутанных событиях, которые к нему привели. Самоубийство, воплощённое в столь вещественную форму, как безжизненное тело, само служит доказательством собственной ужасающей реальности; брачные планы, однако, развеяны по ветру, и прах их уж не собрать воедино.

III

Вернёмся для начала на несколько лет назад – к тем дням, когда семья Джой впервые появилась в этом респектабельном районе и укрылась за безмятежной гладью кирпичной кладки. Главе семейства было тогда около сорока пяти; супруге его (которая формально считалась домовладелицей, но являлась фактически домоправительницей: присматривала за прислугой, заказывала еду и так далее) – около тридцати восьми. Она и яркий кирпичный дом составили единое целое, потому что Джой, мужчина зрелого возраста, женился и въехал сюда почти одновременно.

Дом и супруга бок о бок вошли в его жизнь: дом – новенький и сияющий, жена – не первой свежести, немного уставшая от жизни – с подрастающим ребёнком в качестве единственного приданого.

Джой, достаточно зрелый жених в свои сорок шесть, работал торговцем. Это был спокойный и тихий человек, с холодным сухощавым лицом, не страдавший от полнокровия. Ясно было, что он пробирался по жизни тёмными закоулками, держась подальше от дневного света и избегая близкого общения со встречными. Высокий, сутулый, сухощавый и тихий, прошедший огонь и воду в молодости и сокрушённый ужасной трагедией (вся его семья – мать, сёстры и брат – в течение недели умерли от чумы во время эпидемии), деньги свои он зарабатывал незаметно; женился и въехал в новенький особняк также без треволнений.