Громыхая огромным пылесосом, с полными руками каких-то веников, щеток, совков и лопаточек, в номере водворился пожилой мужчина в форменной, коричневой с золотым кантом, одежде, тот самый, которого полковник вчера видел возле лестницы и с которым решил обязательно переговорить.

– Мне прибрать нужно, – хмуро глянув из-под сдвинутых бровей, проговорил мужчина. – Не помешаю?

– Нет, нисколько, – улыбнувшись, ответил Лев. – Всегда приятно, если в гостиницах следят за чистотой. Постояльцы ведь, наверное, бывают разные?

– Да уж, – пробурчал дед, раскладываясь со своими щетками. – Вот уж и правда разные. Одни – тише воды ниже травы, в номер войдешь – не сразу догадаешься, что и люди-то тут живут. А другие… Три дня живут, а в номере после них – будто Мамай прошел. Намусорят, окурков накидают, помадами намажут кругом. Глаза бы не глядели!

– И вам все это убирать приходится? – посочувствовал Гуров.

– Приходится, – буркнул дед. – Работа моя такая. Я – чистильщик. Знаешь, как в кино? Есть такой – чистильщик. Приходит и за всеми чистит. Вот и я так же. Ковры, мусор этот – все на мне. Вся сухая уборка. А после меня уже горничные. Пыль по верхам протирают.

– Но самое сложное вам достается?

– А то!

– Да, тяжелая работа, – соловьем разливался Гуров, уже поняв, на что нужно ловить. – И неблагодарная, наверное?

– Какое там! Хорошо, если не пошлют куда подальше, а так и за человека никто не считает. Приходишь прибрать, а им, видите ли, мешает. Им лучше в грязи по уши сидеть. А с меня, между прочим, начальство спрашивает. А они выпендриваются, лишь бы важность свою показать.

– Да, люди разные, – философски заметил Лев. – Но я лично, наоборот, очень рад вашему появлению. Сидеть по уши в грязи не имею ни малейшего желания.

– Ты – ничего, уважительный, – испытующе смерив его взглядом, проговорил дед, – не то что некоторые. Три дня живут, а за все время даже на пять минут в номер не пустят. Намусорят, окурков накидают. Выгребай потом после них. Вот и допраздновались. И поделом. Любите в номере запираться – вот и пожалуйста!

Поняв, что задетый за живое дед выходит на нужную ему тему, Гуров навострил уши.

– Так бы зашел кто, может, оно все и по-другому обернулось бы, – продолжал тот. – Все, как-никак, живой человек. Подсобить чего, на помощь позвать. А не хотите, и не надо. Помирайте сами, как хотите. Наше дело маленькое. – Обиженно засопев, дед начал возиться со своим пылесосом.

– Говорят, здесь на этаже мужчина скончался? – осторожно спросил Лев.

– Скончался, – снова коротко бросил дед. – Думал, наверное, что до ста лет вот так, играючи, гарцевать будет, ан нет, судьба-то иначе распорядилась. От судьбы-то не уйдешь. И девок назвал, и шампанского накупил, а все без толку. Скончался. И не съел, и не выпил ничего. Почти.

– Говорят, самоубийство?

– Какое там самоубийство! – Дед саркастически усмехнулся, но явно не для того, чтобы показать, что ему очень весело, а для того, чтобы дать понять, что о подобной версии не может быть и речи. – Самоубийство! Кто ж перед самоубийством девок-то набирает полный номер? Да шампанского, да закусок всяких. Нет, мил-человек, так перед самоубийством не поступают. И не собирался он убивать себя, даже в мыслях не держал, это уж ты не сомневайся. Я на свете-то пожил, кое в чем разбираюсь. А вот то, что «казачка» к нему подослали, это вернее будет. Это я тебе перед кем хочешь, на каком угодно суде присягну.