— У вас телефонный номер на руке.

— Да.

— Что за номер?

— Одной женщины. — Я послюнявила кончик указательного пальца и попыталась стереть чернила.

— Так вы его не сотрете. Возьмите мыло и хорошенько поскребите.

— Как любезно с вашей стороны. Спасибо за совет.

— Вы его переписали? Этот номер?

— Нет.

— Разве он вам не нужен?

«Зачем мне номер, когда у меня нет будущего, — подумала я. — Интересно, когда станет уместно спросить его о моем будущем».

— Сделайте еще чая. И положите сахар на этот раз.

— Ой… — Я слегка растерялась, когда мне указали на это упущение в ритуале гостеприимства. — Не знала, что вы пьете с чаем. Белого у меня, по-моему, нет.

— Буржуазные замашки?

Я разозлилась.

— Как палить из моего окна, так буржуазные замашки не смущают?

Он вдруг вскинулся, рука нащупала винтовку. Нет, рванулся не ко мне, хотя мое сердце пропустило удар-другой. Он уставился вниз, на сады, весь напряженный, будто собираясь прыгнуть головой вперед прямо сквозь стекло. Потом издал негромкий, недовольный стон и снова сел.

— Чертова кошка на заборе.

— У меня есть демерара, — сказала я. — Думаю, по вкусу будет то же самое, если размешать.

— Вы ведь не думали закричать из кухонного окна, а? — внезапно спросил он. — Или улизнуть по лестнице?

— После всего, что я наговорила?

— Считаете, вы на моей стороне? — Он снова начал потеть. — Вы не знаете, какова моя сторона. Поверьте, вы понятия не имеете.

Мне пришло в голову, что он может быть не из «временных», а принадлежать к любой из чокнутых отколовшихся групп. Я не в том положении, чтобы дерзить; впрочем, как ни крути, результат, похоже, будет одинаковый. И я сказала:

— Буржуазия — что это за старомодный, политехнический термин?

Я оскорбила его, как и хотела. Для тех, кто еще не вышел из нежного возраста, объясняю: политехнические институты были для тех, кто не смог поступить в университеты, для тех, кто достаточно образован, судя по речи, но предпочитает носить дешевые нейлоновые куртки.

Он нахмурился.

— Заварите чай.

— Нечего потешаться над моими дедушками-ирландцами, если сами повторяете лозунги, которые прикупили на барахолке.

— Это была своего рода шутка, — сказал он.

— Да ну? Правда, что ли? — Я слегка опешила. — Похоже, у меня чувства юмора не больше, чем у нее.

И мотнула головой в сторону окна, на лужайке за которым предстояло вскоре умереть премьер-министру.

— Я не виню ее за то, что она не смеется, — сказал он. — Это не ее вина.

— Неужели? Именно поэтому она не понимает, насколько нелепо выглядит.

— Я бы не назвал ее нелепой, — упрямо возразил он. — Жестокая — да, злая, но не нелепая. Не смешная. Над чем смеяться-то?

— Над всем, над чем смеются люди.

Помолчав, он ответил:

— А Иисус плакал. — И ухмыльнулся. Я увидела, что он расслабился, осознал, что из-за чертовой задержки убивать еще не пора.

— Имейте в виду, — сказала я, — она бы точно посмеялась, доведись ей оказаться здесь.