Утром он отправился на Кропоткинскую. На зеленой траве скверов лежали огромные серебристые туши аэростатов. Как огромные яйца каких-то фантастических птеродактилей. Возле аэростатов дежурили красноармейцы.

В кабинете Эпштейна, заваленном бумагами и газетными подшивками, давно немытые стекла были заклеены крест-накрест бумажными полосами — чтобы при бомбежке не выбило взрывной волной. За два года, минувших с последней их встречи, Эпштейн сильно сдал, крупное лицо было серым, пиджак осыпан перхотью. Взглянув на протянутую Фефером телеграмму, он кивнул: «Знаю». Вынул из настольного перекидного календаря листок с каким-то телефонным номером, передал Феферу:

— Вам приказано позвонить по этому номеру.

— Это секретариат Лозовского? — уточнил Фефер.

— Нет. Не думаю. У Лозовского другой телефон.

— Кому же я должен звонить?

Эпштейн развел руками, как бы говоря: «А я знаю?»

Фефер набрал номер, представился. Мужской голос на другом конце провода сказал:

— Минутку, не отходите от аппарата… Товарищ Фефер, вы слушаете?

— Да.

— В двенадцать ноль-ноль будьте у подъезда своего дома. За вами приедут.

— Кто? — спросил Фефер.

Но в трубке уже звучали гудки отбоя.

Он отошел от телефона. Как-то не по себе ему стало. Неуютно. Дел больше не было, но выходить на улицу не хотелось. Угостил Эпштейна папиросой «Казбек», закурил сам. Поинтересовался:

— Какие у нас новости?

Мягко подчеркнул «у нас». Он все-таки был заместителем председателя президиума ЕАК, а Эпштейн — всего лишь ответственным секретарем. Так получилось, что в эвакуации он отошел от дел комитета, а всю работу тащил на себе Эпштейн. Но это — было, а теперь Фефер в Москве. Это факт, с которым Эпштейну придется считаться.

— У нас?.. Даже не знаю… А, вот что. Пришла депеша из Америки. Просят прислать делегацию ЕАК. Чтобы выступили перед американской общественностью. Лозовский сказал, что наш ответ положительный.

Фефер насторожился:

— И… Большая делегация?

— Всего два человека. Михоэлс и Маркиш.

— Михоэлс и Маркиш? Президиум одобрил?

— Президиум не собирался. Их запросили американцы. Руководство одобрило.

Фефер вышел. Лицо у него горело. Это была пощечина. Опять Михоэлс. Что они все нашли в этом Михоэлсе? Ладно, допустим. Он — председатель ЕАК. Но Маркиш-то тут при чем? Рядовой член президиума. Он вообще в деятельности ЕАК почти не участвует! Он, Фефер, должен ехать в Америку, а не Маркиш. Нет, этого так нельзя оставить. Он…

Фефер остановился посреди тротуара.

«Он, он! А что он?..» Глупейшее положение! Не может же он сам требовать за себя? А кто может? Михоэлс? Так они с Маркишем не разлей вода. Лозовский? Тоже не надышится на Михоэлса, что тот скажет, то и будет. Фадеев? Да, Фадеев мог бы предложить и отстоять его кандидатуру. Но Фадеев в Казани…

— Гражданин! Ваши документы!

Фефер оглянулся. Стоял молоденький милиционер, держа руку у козырька фуражки, глядя подозрительно, строго. Видно, своей растерянностью привлек его внимание Фефер. Он сунул милиционеру свой паспорт.

— Фефер Исаак Соломонович. Поэт Ицик Фефер вам случаем не родственник?

— Это я и есть.

— А почему же в паспорте…

— Ицик — мой псевдоним. Вот! — Фефер ткнул любознательному милиционеру писательский билет.

Тот заулыбался, козырнул и вернул документы.

— Извините.