— Найджел, дорогой!

— Увы, не внешне! Литературное общество! «Ничто человеческое»! Ба!

На самом деле это абсурдное пари с Джорджией пробудило в Найджеле куда больший интерес, чем он сам предполагал, пока спорил с женой.

Когда поезд, пыхтя, пробирался сквозь сочный июльский ландшафт Дорсета, Найджел вновь извлек письмо миссис Каммисон. Теперь он почти смирился с необходимостью нанести этот визит, поскольку Джорджия, странная тяга которой к самым удаленным и неудобным для обитания частям земного шара снискала ей известность исследовательницы, отправилась скитаться по Гебридским островам. С таким же успехом он мог бы поехать в любое другое место и не встречаться с… этой странной женщиной Каммисон, в отношении которой Джорджия конечно же была не права, но желание поскорее покинуть опустевший дом подсказало и маршрут. Теперь, изучая письмо Софии Каммисон, Найджел представил ее себе одной из тех кошечек, у которых в мягких лапках скрываются острые коготки. Наверняка из того сорта женщин, которым необходимо что-нибудь возглавлять, если не литературное общество, то какой-нибудь комитет в честь Дня флага или Женскую консервативную лигу, Движение за эмансипацию, Общество по сохранению домашних ремесел — любой из бесчисленных видов деятельности, дающих праздным женщинам возможность вмешиваться в жизнь других людей. Ну, в него-то ей не удастся запустить свои коготки!

В должное время автобус-развалюха провез Найджела по крутой, узкой главной улице небольшого дорсетского городка и высадил у дома номер 3 на Паунд-стрит. Жилище выглядело прочным, величественным, хотя и не очень большим. В лучах вечернего солнца камень его стен отливал цветом абрикоса.

Медная табличка на двери гласила: «Герберт Каммисон FRCS». Конечно, Найджел тут же вспомнил, что Каммисон изучал медицину. Надо же, этот унылый, диковатый и циничный малый в силу никому не ведомой алхимии вдруг превратился в образчик профессиональной этики и терпения, необходимых для общения с больными. Но то что это тот самый Герберт Каммисон, который как-то ночью развесил на веревке во дворе все ночные горшки, какие только смог достать, сомнений не вызывало. «Tempora mutantur, — пробормотал Найджел, переступая порог, — et nos mutamur in illis».

Облицованный камнем холл был темным и холодным. Служанка взяла у него чемодан и проводила в гостиную. Намерение Найджела с самого начала дать понять Софии Каммисон, что он не потерпит никакой чепухи, так и не осуществилось. Не заметив пары ступенек, ведущих в комнату, Найджел чуть не растянулся в присутствии хозяйки, а пока восстанавливал равновесие, моргая от сильного света, в ушах его раздался веселый голос:

— О, все в порядке! В первый раз это случается со всеми. Я постоянно говорю Грэйс, что надо предупреждать людей.

Найджел обменялся рукопожатиями с обладательницей голоса. Миссис Каммисон оказалась цветущим, хорошо сложенным созданием, розовощекой и голубоглазой, словно воплощенная картинка здоровья. Ей можно было дать любой возраст в пределах от двадцати пяти до тридцати пяти лет, и выглядела она как мечта художника викторианской эпохи для воплощения на холсте образа молочницы, не будь на ней шикарного платья и очков в роговой оправе, которые как-то не вязались с этим образом.

Найджел непроизвольно пробормотал:

— Выходит, Джорджия оказалась права.

— Джорджия… права? Это ваша жена, не так ли?

— Да. Но это длинная и дискредитирующая меня история.

— Так поведайте мне. Можете рассказать ее за чаем. Вы же еще не пили чай, верно? Извините, что не смогла встретить вас — Герберту после полудня понадобилась машина.

Найджел ел с аппетитом, как всегда, и миссис Каммисон взирала на него с неприкрытым удовлетворением, словно мать, наблюдающая за сыном, у которого вновь появился интерес к домашней пище.