Выйдя из подъезда, он только и спросил:

— Вы долго стояли под дверью?

— Практически с самого начала вашего разговора, — флегматично ответил сыскной агент, — так что слышал всё. Я всё понял, остался всего-то сущий пустяк: как вы нашли этих сумасшедших?

Шумилов спокойно и обстоятельно объяснил последовательность своих действий с самого момента обращения к нему Анны Проскуриной. Иванов, по мере развития этого повествования, сдержанно кивал, ничем не выражая своего отношения к услышанному. Шумилов же, закончив свой рассказ, поинтересовался:

— Теперь объясните, как вы вышли на Синёвых…

— Мы на них не вышли. Это вы нас привели. О нашей встрече на кладбище я доложил Путилину. Шеф понял, что господин Шумилов, подобно злобному хряку, «ноздрёй копает это дело» — заметьте, выражение Ивана Дмитриевича, а не моё! — и приказал обо всех ваших запросах в адресный стол сообщать ему. Поэтому когда мы узнали, что сегодня вы наводили справки о месте проживания Синёва Якова Степановича, мы немедля помчались сюда.

— Мы — это кто, простите?

— Это я и Владислав Гаевский. Владислав сейчас сидит напротив нас, — последовал кивок в направлении блинной, расположенной в подвальчике через улицу, — и потчует вином кухарку Синёвых. Он у нас любит женщин молодых и в теле, так что ему и туза в манжету, как говорится… Ну, а я, увидев вас, господин Шумилов, в атласной бабочке и костюме из англицкого шевиота, сразу понял, что всё самое интересное будет происходить в квартире. Спасибо, что дверь не затворили плотно.

— Пожалуйста. Только я не ради того старался, чтоб вам было слышно. У этой дурищи револьвер в руках оказался, поэтому дверь я не стал закрывать на случай энергичного, так сказать, отступления.

— Такое отступление ещё иногда называют поспешным бегством.

— Ну, это всё злые языки ехидничают!

— Что же их толкнуло на такое преступление? Синёвых, я имею в виду. По-моему, мотив глупейший, — заметил Агафон.

— Чета Синёвых по моему убеждению — глубоко дефектная пара. Она — истеричка, законченная, вряд ли исправимая. Он, мне кажется, тоже с какими-то невротическими проявлениями, человек всегда и во всём непоколебимо правый. Это ведь тоже своего рода ненормальность — вам любой психиатр на это укажет. И вот два душевнобольных человека встретились, нашли, так сказать, друг друга. Один явно доминирует, другой с удовольствием это доминирование принимает. Оба страдают… потому, что им нравится страдать; мучают друг друга, ибо им нравится мучиться. В некотором смысле эта пара была гармоничной, поскольку во многом Синёвы были схожи и при этом дополняли друг друга. Вот вы, Агафон, Марии Ивановне были бы совсем неинтересны, поскольку в её понимании вы человек серый и скучный: не кричите, не беситесь, посуду не бьёте, не рыдаете в минуты досуга, — Шумилов улыбнулся. — Впрочем, то же можно сказать про всех нормальных людей. А Яков Синёв предложил жене насыщенную духовную жизнь: с истериками, душевными угрызениями, разного рода подозрениями, обвинениями и терзаниями. Правильно горничная Степанида их назвала: дуроплясы!

— В этой связи я вспоминаю Катерину Семёнову, убившую Сару Беккер, — задумчиво проговорил Иванов, — Эта Семёнова тоже со своей «репой» не могла сладить. Помните, наверное, дело Ивана Мироновича? Семёнова то давала признательные показания, то отказывалась от них, потом опять признавалась, потом опять отказывалась.

— Помню, конечно, я же сам тогда Семёнову и выловил, — Шумилов вздохнул. — Каждый из супругов Синёвых сам по себе не стал бы преступником.