Тем же вечером, когда она осталась дежурной на ночь, в ординаторскую пришел Миющенко. Он смерил Наташу мрачным взглядом, потом молча достал флакончик со спиртом и разлил в два стакана, один из которых протянул Наташе.

— Что вы, я не буду! — воспротивилась та.

— Да пей ты давай! — досадливо произнес Миющенко, опрокидывая свой стакан и наполняя его снова.

Наташа в изумлении смотрела на него, потом слегка отпила. Поморщилась, отодвинула стакан. Миющенко посмотрел на нее красными, воспаленными глазами, а потом закурил и, стряхивая пепел в цветочный горшок, вдруг спросил:

— Наташка, тебе сколько лет?

— Двадцать четыре, — удивленно ответила Наташа.

— А мне сорок восемь, — вздохнул Миющенко. — Стало быть, в два раза больше. И в медицине я уже четверть века. Ты что, думаешь, ты самая умная? Первая, кто все это заметил и решил устроить революционный переворот? Эх, дурочка!

Наташа вдруг почувствовала, что Миющенко, хоть и говорил грубовато, но все-таки без враждебности, а наоборот — с симпатией и словно бы жалея ее. А тот хлебнул еще спирта без закуски и, откинувшись на спинку дивана, заговорил… Он говорил несколько минут подряд, и она не перебивала его, а лишь слушала. А старший хирург говорил о том, что пришел в больницу таким же зеленым восторженным юнцом и никак не мог понять, почему на деле все оказывается совсем не так, как он предполагал… Что его тоже поражали и шокировали многие вещи, что он также радел всей душой за больных, за порядок в отделении и всей больнице, а теперь…

— Теперь, Наташка, я уже не горю желанием вылечить абсолютно всех больных, — с грустью поведал Миющенко. — И сделать все больницы полностью оборудованными, а всех врачей, берущих взятки, упрятать в тюрьму. Потому что это бред, Наташка. Это не врачи виноваты, а си-сте-ма! Понимаешь? Система! А я просто винтик в этой системе. А у меня жена и двое детей, старший женился два года назад, я уже дед! И до пенсии хочу доработать спокойно и с чистой совестью уйти на отдых. На заслуженный, поверь, отдых! — поднял он палец. — Я сделал многое. Даже несмотря на то, что ничего не смог изменить в целом, в частности сделал многое. Как для больницы, так и для самих больных. И тебе советую то же самое. Поверь, здесь вполне можно работать и делать то, чему тебя учили. Вот ты врач?

Наташа осторожно кивнула. Она уже не была в этом уверена до конца.

— Да врач, врач! Ну, будущий, — уточнил Миющенко. — Девчонка ты способная, я к тебе давно присматриваюсь. Так что делай свое дело, учись, оперируй и ни о чем больше не думай! Не вздумай ты гоняться с наказанием за медсестрами, которые кладут себе в карман стольники, или за санитарками, которым суют шоколадки…

— Я вовсе не… — попыталась было возразить Наташа, но Миющенко перебил ее:

— Молчи! Мы тоже берем. И я в том числе. И тебе могу сказать прямо, пока мы вдвоем: будут давать — не отказывайся! С какой стати? Поверь, есть люди, которые получают гора-аздо больше, чем мы с тобой. Гораздо. И нам до них, как до неба. Вот так.

Он поднялся с дивана, ободряюще хлопнул Наташу по плечу и вышел из ординаторской, чуть покачиваясь. А через десять минут его срочно вызвали в операционную, куда привезли из районного центра десятилетнего мальчика с перитонитом, у которого уже начался сепсис, и он был в таком плохом состоянии, что дежурный хирург не решился браться за операцию самостоятельно и пригласил старшего, который, по счастью, задержался в тот вечер в больнице только для разговора с Наташей. И Миющенко сделал операцию, и сделал настолько грамотно и виртуозно, что через три недели мальчик, уже окрепший и порозовевший, благополучно выписался вместе со счастливой мамой.