Размышляя подобным образом, он не заметил, что рядом с ним, вплотную прижавшись к бровке тротуара, уже некоторое время катится горчично-желтый «жигуленок» первой модели с помятым, как видно, в честь досрочного наступления зимы, передним крылом. Он обратил внимание на следовавшую за ним машину только тогда, когда сидевший на переднем сиденье пассажир, опустив стекло, окликнул его.

– Извини, земляк, – сказал он, – не подскажешь, который час?

– Запросто, – ответил Бражник, поднося к глазам запястье с тускло поблескивавшими на нем часами. – Вот дьявол, ничего не разглядеть. Темно, как у негра в ухе.

– Как у негра, говоришь? – с непонятной интонацией сказали из машины. – Иди сюда, я зажигалкой посвечу.

Браякник услышал, как в машине чиркнуло колесико, и тут же в темном салоне возник голубоватооранжевый огонек. Он шагнул к этому огоньку, и тогда навстречу ему рывком распахнулась задняя дверца, и сильные, сноровистые руки стремительно втащили его в прокуренный салон. Бражник хотел закричать, но холодное голубоватое лезвие с хрустом вошло в гортань, и следователь прокуратуры Григорий Бражник умер, издав напоследок лишь легкий хрип.

«Жигули» горчичного цвета без излишней спешки отъехали от бровки, покидая место происшествия.

В двух кварталах от прокуратуры машина остановилась для того, чтобы сидевший на переднем сиденье пассажир, со всей очевидностью принадлежавший к негроидной расе, принял от мерзшего под фонарем субъекта плотный конверт с фотографиями. Субъект стрельнул у Рубероида сигаретку, шмыгнул носом и закурил, провожая взглядом удаляющиеся габаритные огни «жигулей».

Тетка Дарья не обиделась – ей было все равно, поскольку любила она своего Димочку как родного, и он отвечал ей взаимностью.

Деревня Малые Горки, помимо того, что в ней доживала свой век девяностолетняя тетка Дарья, примечательна была еще и тем, что километрах в десяти отсюда находилось место гибели первого космонавта.

Дмитрий с детства помнил асфальтовую дорогу, на которой белой краской были размечены метры, оставшиеся до места падения самолета, и высохшие скелеты берез с косо срезанными верхушками. Тогда, помнится, их сверху донизу украшали аккуратно повязанные, выцветшие от непогоды пионерские галстуки.

В последний раз, насколько помнил Дмитрий, он посетил это место, когда ему было семнадцать. Была на нем в ту пору защитного цвета рубаха не по росту, драные на коленях джинсы, в кармане лежала пачка сигарет «Лайка» с бумажным фильтром, а в полиэтиленовом пакете заманчиво побулькивала литровая банка самогона. Были еще, помнится, какие-то девчата, приехавшие из Москвы, как и он, навестить престарелых родственников в медленно умирающей деревне. Что это были за девчата, каким ветром их всех занесло в это место, менее всего подходящее для пикников, и что они потом сделали с самогоном, Дмитрий, как ни старался, припомнить не мог. Хотя, если вдуматься – ну что можно сделать с самогоном?

Чтобы попасть в деревню, необходимо было поймать в Покрове попутку (или замерзнуть насмерть, дожидаясь автобуса), проехать на ней эти самые двадцать километров, после чего, сойдя у неприметного поворота, пересечь по проселочной дороге небольшой лесок, миновать ржаное поле – рожь на нем, само собой, росла только летом, – и повернуть налево. Направо были Большие Горки, а Малые – наоборот, налево.

Ночью в Малых Горках было интересно и, на взгляд горожанина, немного жутковато. В траве деловито шуршали ежики – именно ежики, а не кто-нибудь еще, а в поле можно было встретить выводок диких кабанов, пришедших из леса поваляться во ржи. Иногда по утрам вся деревенская улица оказывалась истыкана следами острых раздвоенных копыт.

Что было нужно диким свиньям в деревне, Дмитрий не понимал.