Вот это заявление… А оно мне надо, такое-то счастье?!

— Я… я должен все хорошенько обдумать, Федор Георгиевич, — немного оправившись, выдавил я из себя.

— Разумеется. Я тебя не тороплю… И учти, каким бы ни было твое решение, я его поддержу.

В Эфире словно волна прошла… Усталость, грусть… а еще уверенность в собственном решении и… смирение? Однако…

Я проследил за взглядом Федора Георгиевича и наткнулся на фотографию его отца, стоящую на книжной полке… М-да…

Холодный зимний ветер взметнул шторы у открытого окна в темной спальне, но, пробравшись в комнату, моментально присмирел. Коснуться стужей спящего на огромной кровати старика ему не удалось: помешал жар, исходящий от окутавшего хозяина спальни кокона. А вот появившаяся в комнате невидимая в ночи темная фигура совершенно спокойно преодолела огненную защиту спящего и мягко коснулась ладонью его шеи. А в следующую секунду запястья старика украсили два широких кожаных браслета.

Кокон тепла, окружавший старое тело, рассеялся, и холодный ветер тут же вцепился морозом в щеки и нос спящего. Старик дернул головой, распахнув глаза, но даже закричать не смог. Парализованное прикосновением тело, верой и правдой прослужившее ему добрую сотню лет, вдруг отказалось подчиняться хозяину. Он попытался призвать свой Огонь, но тот, плеснув, бессильно разбился об оковы подавителей.

— Не можешь, да? — Тихий шепот, раздавшийся из темноты, заставил старика зашарить глазами по комнате в поисках врага. А кем еще мог быть этот гость?! — О да… Я долго думал, как отплатить тебе за то, что ты сделал… пытался сделать. И придумал. Ты слышишь меня? Слышишь… это хорошо.

Тень шагнула ближе к кровати, на которой замер парализованный хозяин спальни, и скользнувший по лицу визитера отсвет луны, выглянувшей на миг из-за облаков, высветил молодое бесстрастное лицо. Взгляд серых, будто пасмурное небо, глаз словно столкнулся со своим отражением.

— Да, это я. Знаешь, не стоило тебе ее задевать. Если бы не эта последняя выходка, ты бы ушел тихо и безболезненно, а так… Наслаждайся тем, чего больше всего боялся в своей жизни… и прощай, бывший боярин. — Гость отступил в темноту и… растворился, словно его и не было.

Громов-старший попытался дернуться, но слабость накатила волной… Бывший боярин попытался ухватиться за Пламя, всегда служившее ему верой и правдой, но… оно не откликнулось. И вновь, и вновь… пока в душу опричника не вполз страх… Холодной змеей он скользнул меж ребер и вонзил ледяные клыки в сердце. Старый воин попытался пошевелиться, сделать хоть что-то, но тело, ставшее непослушным, даже не дернулось, и разум начал впадать в панику, старательно подогреваемую все прибывавшими захлестывавшего его с головой волнами страха. Страха слабости… Ужаса от собственной неспособности хотя бы пошевелиться, неверия, что собственная сила, верная и безотказная, покинула его, приравняв к обычному человеку. Нет, не обычному… парализованному старику! В конце концов разум не выдержал этого липкого кошмара, и легкие старика исторгли леденящий вопль, разнесшийся по поместью. Миг — и крик оборвался.

Ворвавшиеся в комнату бывшего главы рода Громовых охранники остановились на пороге, не сводя взгляда с хозяина спальни, тело которого распласталось на кровати, а остекленевшие глаза на искаженном неизбывным ужасом лице уставились в никуда.