|
Отказ эрцгерцога в последнюю минуту от посещения маневров, возвещенных с большой помпой еще в марте месяце 1914 года, дал бы богатую пищу языкам. Сразу становились правдоподобными «измышления врагов», что австрийское владычество в Боснии-Герцеговине держится только на штыках, что население аннексированных провинций спит и во сне видит о присоединении «к братьям на той стороне Дуная» (Сербия), что все славянофильство эрцгерцога является казенной фикцией австрийской бюрократии, и на пустынных улицах Сараева эрцгерцога встретят не только гробовым молчанием, как встретили в 1910 году императора, но и кое-чем похуже. Надо было опровергнуть эту «клевету врагов» и надо было ехать хотя бы ради детей, чтобы поездкой продемонстрировать свое покровительство славянству и тем создать точку опоры для притязаний на будущую славянскую корону.
/…/ Мысль взять с собой жену и доставить ей возможность разделить, хотя бы в глухой провинции, весь этот внешний и полный блеска декорум, обычный при торжественных приемах царственных особ, и одновременно подчеркнуть перед правящими сферами и широкой общественностью ненормальность положения жены престолонаследника, а в будущем монарха, — была, очевидно, последним и, пожалуй главным мотивом, побудившим Франца-Фердинанда осуществить, вопреки всем предчувствиям и соображениям безопасности, принятое на богемских маневрах [еще в сентябре 1913 года] решение о поездке в Боснию. А предчувствий и «знамений» было не мало. /…/ Эрцгерцог боялся покушений и всегда предвидел их, ибо эти покушения на него и подготовка к ним уже имели место. Он даже застраховал от покушения свою жизнь в страховых обществах Голландии, и страховая сумма, как выяснилось после убийства, достигала колоссальных размеров. Он знал, что масонские организации приговорили его, как главу воинствующей католической партии, к смерти, и даже читал этот свой смертный приговор: «Эрцгерцог не будет царствовать… Он умрет на ступенях трона». Франц-Фердинанд был убежден в том, что ему не придется править: «Я никогда не буду императором», — восклицал он в кругу своих приближенных. — «Что-то плохое случиться со мной, когда император будет на смертном одре». Отправляясь в путь, который, по его твердому убеждению, должен был окончиться для него трагически, он накануне отъезда «вручил себя милосердию бога». В дороге он не раз возвращался к своим мрачным предчувствиям и в каждой мелочи видел роковую примету». Теперь, когда мы знаем немного больше об этом мужественном и неглупом человеке, не бывшем, вопреки всему рассказанному, ни мистиком, ни фаталистом, а смело бросавшего вызов судьбе, мы по-иному можем расценить события 1903 года, когда и произошло появление таинственного Агента № 25.
Эрцгерцог Франц-Фердинанд, человек замкнутый, подозрительный и осторожный, был последним из тех, кто стал бы терпеть возле себя какую-либо личность, занимающуюся кражей документов с его рабочего стола. К тому же и невероятной смелости и хитрости потребовали бы попытки водить за нос такого человека. Так что мы исключаем, нравиться вам это или нет, всякую возможность пребывания русского агента в ближайшем окружении эрцгерцога. Зато сам Франц-Фердинанд должен был живо воспринимать любую идею, с помощью которой можно было бы манипулировать информацией, достающейся его врагам. Поэтому оригинальное изобретение агента, получившего со временем у русских номер 25 (будто бы у русских было и еще 24 подобных агента!), должно было очень прийтись эрцгерцогу по сердцу.
Мы не знаем, кто именно оказался инициатором создания Агента № 25. Всех участников этой многолетней мистификации было трое: сам эрцгерцог, Артур Гизль и полковник (в 1903 году — капитан) Альфред Редль. Только эргцерцог мог быть единственным источником если не всех, то абсолютного большинства сведений, поставляемых к русским Агентом № 25. |
