Тоги, смущенный, оправдывался:

— Нужно идти на север, там дикого много, скоро гусь пойдет. И зелень будет, завтра будет, через неделю, не сомневайся, Ольга Иванна.

Оля пригрозила:

— Напишу в Дудинку, — как вы обращаетесь со стадом. И на колхозном собрании подниму этот вопрос, так не оставлю!

Охота шла неплохо. Достаточно было подняться на высокий холм, где-нибудь обязательно виднелось на снегу темное пятно — стадо из нескольких голов. Но это было не простое занятие — охота на диких. Олени видели охотника на равнине издалека, чуяли его на ветру за много километров. Приходилось часами ползти, лежать, уткнувшись в снег. Оля пошла с Тоги и Ядне на охоту. Дикие были рядом, но к себе не подпустили — она обморозила щеки, пока лежала в снегу. В другой раз она увидела удивительное зрелище — после удачного залпа два оленя свалились, один, раненый, пытался бежать, за ним погнались Тоги и Ядне. Это был бешеный бег, он длился не менее двадцати минут. Тоги нагнал оленя и повалил его на землю. Он потом объяснил Оле, почему не стал стрелять, а пустился в погоню:

— Припасу мало дают, все на войну идет.

— Ты бы сумел стать чемпионом по бегу, — сказала она.

Это, впрочем, можно было утверждать и о других охотниках, даже о Ядне, — все они бегали с поразительной быстротой в своих бакарях, делавших их носи похожими на конское копыто.

В один из дней Оля присутствовала на поколке, старинном способе охоты (в Дудинке ей говорили, что поколки запрещены, как варварский способ, и тут же добавляли: «Запрет действует не всегда»). В лощинке между холмами была натянута ременная сеть, от нее отходили шесты с пучками крыльев куропатки — махавки, на некоторые шесты набросили одежду — чучела очень походили на людей. Два ряда махавок составили расширяющуюся аллею, километра полтора длиной; на ее широком конце сторожили махальщики — подростки и взрослые с пучками черных перьев. Оленей гнали издалека, было далеко за полночь, когда вдали показалось стадо диких — голов пятнадцать. Две нарты мчались за ними, не давая свернуть в сторону, передней правил Селифон. Олени, испуганные криками и погоней, понеслись прямо к махавкам, но почуяли неладное и остановились в нерешительности. Тогда с боков вскочили махальщики и дико завыли, затопали ногами, замахали пучками перьев; сзади, запирая выход, летели две нарты с бешено кричавшими ездоками. Передовой бык взмахнул рогами и понесся вперед — на сеть. Он не добежал до нее — Тоги сразил его выстрелом из засады. Другие невредимо добежали до конца и запутались рогами в сети — этих кончали ножами. Телятам, с плачем носившимся около матерей, разбивали головы камнями, глушили палками, чтоб не портить шкуру. Оля в ужасе оглядывалась, она не узнавала своих добрых друзей, все преобразились — и взрослые и подростки. Вокруг нее были искаженные лица, люди в возбуждении били себя кулаками по голове, в ожесточении топали ногами, потом, размахивая ножами, бросались в свалку. К Оле подлетел Селифон, он еще издали закричал:

— Как, Ольга Иванна, говори — как?

— Страшно, — ответила она, содрогнувшись. — Ничего ужаснее не видела.

Селифон не понял ее, он соображал только одно: охота была на редкость удачна.

— Правда? — воскликнул он с гордостью. — Я знал — тебе понравится. Столько мяса, добычи — ужас!

Наступили переломные дни, первая половина июня — весна неудержимо напирала на эти высокие широты, зима, как олень, которого ударили по коленям, вдруг рухнула наземь. Оля даже не подозревала, что может быть такое стремительное утверждение весны. Еще вчера снеговые тучи закутывали небо, мороз опускался ниже двадцати, по твердому насту шуршала злая поземка — одни куропатки да дикие олени встречались в окрестностях.