– Чего уж, – Иван Иванович поставил метлу в угол, присел на лежавший вдоль стены свернутый ковер, достал было сигарету, вздохнул тяжело и спрятал в карман.

Гуров сел рядом, тоже вздохнул, не решаясь начать разговор, Сыщик точно знал, что нельзя сочувствовать и спрашивать, как там, за что и когда. А с чего начать, не знал, потому молчал.

– Слушай, начальник, может, у Бога только один молоток, гвоздей нет, лишь моя голова?

– Не греши, Иван. Вижу, досталось, но многим выдано и поболе.

– Вот мать твою, коль не самый крайний, считай, что первый, – Иван Иванович сплюнул, но тут же плевок затер. – Потащите на допрос?

– А если без протокола просто потолкуем?

Иван Иванович провел на зоне для несовершеннолетних около двух лет, успел усвоить, что оперу никогда не верь, вдвойне не верь, когда он тебе что-либо дарит.

– Не, без протокола только о девках, – ответил парень, набычившись, натужно соображая, какую корысть хочет иметь этот залетный. А может, вербует? От такой мысли аж в горле запершило. Он помнил изрезанный труп парня, которого заподозрили в стукачестве.

Гуров был не просто опер, а сыщик Божьей милостью, и сомнения Ивана Ивановича не являлись для него секретом.

– Официально допрашивать я тебя пока не могу, нет дела, нет свидетелей. Хочешь – поговорим, не желаешь – бери метлу. А малолетку вербовать я не собираюсь, да и толку от тебя, извини, никакого.

– Точно, – радостно согласился Иван Иванович, – сел по глупость, связей у меня никаких. Я из цирка-то выхожу, если в кино боевик показывают, – он взглянул на Гурова и осторожно улыбнулся.

Сыщик тоже улыбнулся, он верил парню, однако отраву передали именно через него, человека судимого, такое совпадение настораживало.

Гуров молчал, зная, что от милиции ждут вопросов, но пока доверие не установилось, следует выждать.

Ободренный доброжелательной улыбкой Иван Иванович чуть расслабился, не таясь разглядывал «журналиста». Мужик прибыл из Москвы, в годах (известно, что в шестнадцать сорокалетние чуть ли не стариками видятся), наверняка в больших чинах, уверенный, сила чувствуется, но он ее не выказывает, даже прикрывает. Для своего возраста Иван Иванович обладал незаурядной наблюдательностью и умом. «Волкодав, – продолжал рассуждать парень, – стелет мягко, но меня не отпустит, надо вырываться самому».

– Когда дело возбудите, будет допрос, – Иван Иванович облизнул сухие губы. – Я вам сейчас правду скажу и другого ни в кабинете, ни в изоляторе от меня не услышите. Я того мужика, что сумку с мясом для медведя передал, раньше не видел и опосля тоже. Мужик, полагаю, битый, не из наших краев, скорее из ваших.

– Я тоже так полагаю, – Гуров поднялся, отряхнув брюки, посмотрел в глубь коридора, оглянулся, никого не заметил, сказал:

– Если спросят, о чем с москвичом беседовал, скажи, что журналист о быте цирка расспрашивал. Даже лучше, если ты сам среди своих обмолвишься, мол, настырный москвич подловил и дурацкие вопросы задавал.

– Будет сделано! – Иван Иванович вскочил, схватил метлу.

– Иван, а как тот битый мужик выглядел? Возраст, рост, каков окрас?

Иван Иванович заговорил легко и быстро, чувствовалось, что к вопросу давно подготовился:

– Лет тридцати, росту моего, в джинсовом костюме и кроссовках, волосы темноватые, но не кавказ, глаза такие, не разберешь, мутноватые, наколок, рыжих зубов не видел.

– Вор, мошенник, катала, какой окраски? – спросил сыщик.

– Не, командир, мужик в зоне не был, да и не мажет под делового, говорит вежливо, культурно, слов не употребляет, – Иван Иванович топтался, нетерпеливо помахивая метлой.