– В пятом классе у вас будет предмет «иностранный язык», и ты сможешь выбрать немецкий, – здраво рассудила она.

– Я просто хочу послушать.

Строгие, холодные глаза учительницы встретились с горящим взглядом девочки, и учительница, славившаяся своей несгибаемостью и бескомпромиссностью, усмехнувшись, произнесла:

– Что ж, послушай…

Она «послушала» два урока. Откопала в кладовке старые учебники немецкого, по которым учился Родион. И на третьем уроке подняла руку Больше над ней никто не смеялся. Приехавшему на зимние каникулы Родиону она заявила, что будет с ним общаться исключительно по-немецки и пусть он только попробует не сдать зачет.

Каждый день девятилетняя Аида усаживала за уроки своего девятнадцатилетнего братца. Они читали вслух книги, которыми с ней делились сверстники из немецкой группы. Обалдевший Родя без конца повторял:

– Во время войны ты была бы разведчицей. Наверное, готовишься в шпионки, а?

Зачет он благополучно сдал и прислал ей в подарок из Алма-Аты «Фауста» на немецком, роскошно изданного в конце прошлого столетия. Книгу Родион купил на папины деньги.

И сейчас, с помощью словаря, он пытался написать Аиде письмо своим мелким, неразборчивым почерком.

"Я жил иллюзиями, а наше время этого не прощает. Я родился в другой стране и в другую эпоху и до сих пор не приспособился к переменам… Я долго учился в институте, а потом долго переучивался, и все это было бесполезно. Как врач я не многим помог, а последний год работы в наркологической клинике показал всю мою некомпетентность и даже беспомощность. Поэтому моя частная практика, да еще в Москве, – это всего лишь новая иллюзия. Я чувствую себя лишним, ненужным… Иногда мне удавалось спрятаться от действительности за чтением книг. Это были самые счастливые, самые полноценные минуты моей жизни.

Боже мой, сколько удовольствия мне доставили Гоголь и Достоевский, Диккенс и Пруст, Цао Сюэцинь и Шолом-Алейхем! Но и книги – это тоже иллюзия, и в них не найти ответа на вопрос, который гложет тебя изо дня в день: зачем ты живешь?..

Я не успел оставить потомства, но это, наверное, к лучшему. Что я передал бы своим детям? Беспомощность, бесполезность или, может быть, иллюзии?.. Ты всегда презирала слабых людей, но почему-то много и долго возилась со мной.

Однажды я предал тебя и, возможно, способен на и новое предательство… Таким, как я, не стоит…" Родион не дописал фразы, поставив многоточие.

Внизу: «Извини за плохую немецкую орфографию, я ведь все-таки не вундеркинд. Твой любящий брат».

Еще ниже по-русски: «Мама, если можешь прости».

Он достал из шкафа цветастый галстук, тоже подаренный сестрой, но так ни разу и неодеванный. Никогда не следил за своим гардеробом, но кое-что все же пригодилось. Включил старинную люстру, ее первую покупку в новую квартиру, приобретенную наспех в ближайшем антикварном. Ведь брату нужен был источник света!

Некоторое время он стоял в оцепенении, смотрел, как мерцают хрустальные подвески на люстре, отливая всеми цветами радуги, как отбрасывают радужные блики на бархатные обои и книжный шкаф.

На стол, где лежало его последнее письмо, он поставил стул в стиле ампир.

* * *

Это случилось в самом конце лета девяносто девятого года. Родиона похоронили рядом с бабушкой. Отец приехал как раз к похоронам. Он поселился в комнате Роди, несмотря на то что ему предлагали другие комнаты. Он приехал не один, а со своей шестилетней дочкой Дуняшей. Девочка впервые оказалась в таком большом городе и впервые видела покойника, поэтому не отходила ни на шаг от отца и всех сторонилась.

В эти дни Аида не оставляла Патимат одну.