— Что-о?! Это я — экземпляр?

— Ну конечно, самый обычный экземпляр! Вас даже и не мать высидела, а вывели в инкубаторе! Да вы еще так нахально, попав к нам сюда впервые, кричали, что прилетели прямо из Индии.

— Хватит вам вечно ссориться, — меланхолично замечал аист, — лучше скажите мне честно: когда-нибудь вырастут мои подрезанные крылья, чтобы я мог улететь? Ведь просто невыносимо слушать всегда одно и то же.

— Так же, как слушать ваши беспрестанные вздохи, — возражала лебедь. — Вы каждый день нам сообщаете, что вы из-под Шестовиц, с лугов у Метуи, что там много лягушек и что вы не привыкли к такой мучной пище, как бублики.

— Мы должны ко всему привыкнуть, — отзывался индийский селезень. — Вот когда я был в Индии…

— Видали такого, снова врать принялся! — прикрикнула на него пекинская гусыня, угрожающе зашипев.

— Милая моя, — сказал однажды селезень, медленно вставая, — поверьте, находиться под одной крышей с вами невозможно. Вы просто ничтожество!

После этого он заковылял к выходу и поплыл по пруду в ночной темноте к кустам.

— Я из-под Шестовиц, с лугов у Метуи… — продолжал бормотать аист, засыпая.

Пекинская гусыня прошипела еще какое-то ругательство вслед чванливому индийскому селезню, а лебедь спрятала голову и шею в нежный пух под крылом. Потом еще где-то пискнула водяная крыса, и в домике воцарились тишина и мир.

А бездомный индийский селезень храбро ковылял по пустынным дорожкам, иногда в волнении заметая за собой хвостом мелкий песок.

— Но это же наглость, — шипел он про себя, — выгнать меня ночью!

В темноте все казалось ему очень странным. Никто не подходил полюбоваться им и покрошить ему бубликов, которые он всегда поспешно поедал, чтобы и остальным ребятам удалось покормить его. А как было приятно, когда воспитательница как-то объяснила своим питомцам, что он — фазан.

Но сейчас повсюду стояла печальная тишина. Только какой-то кот прошел мимо, алчно сверкая глазами. Но напасть он на селезня не посмел, потому что тот храбро закрякал и продолжал ковылять, гордый и взволнованный. Кот долго глядел ему вслед, а потом принялся бродить вокруг ловушки для кошек.

Индийский селезень вышел из парка и отправился по Садовому проспекту, мимо будки, где дремал сборщик налога на продовольствие, которое проносили в Прагу. На углу Садового проспекта, когда селезень свернул к Жижкову, к нему кто-то подошел.

— Что ты здесь делаешь, индийский селезень? — услышал селезень чей-то голос, странный и неуверенный. — Не узнаешь Малину? Заблудился, видно, бедняга, — продолжал тот же голос, — заблудился и меня уже забыл. Так ведь я Малина. Тот самый, который приносил тебе вместе с барышней Отилкой бублики… Постой, не уходи, — попросил тот же голос, — больше я не буду угощать тебя бубликами. Она теперь кормит уток с другим. Иди-ка ко мне, дружок.

Иллюстрация Г. Ковенчука.

Растроганный Малина подошел к селезню, который его не узнал, поскольку тот выглядел несколько странно. Он был без шляпы и с расстегнутым воротом.

Взяв селезня на колени, человек расплакался.

— Она кормит уток с другим, — повторял он жалобно, — и теперь ходит в Стромовку…

Потом человек успокоился.

— Знаешь что? — сказал он, ухватив индийского селезня за ногу. — Я верну тебя туда, откуда ты пришел.

Он встал и, не обращая внимания на жалобное кряканье селезня, сунул его под мышку и скрылся с ним во мраке Садового проспекта.