Она сама хотела бы в это верить.

И так оно и оказалось, благодарение небесам. Однажды утром Зиба вошла в детскую – и Сьюзен приветствовала ее улыбкой. Зиба так разволновалась, что кинулась звонить Мариам, хотя был вторник и Мариам должна была вот вот подъехать; Зиба позвонила и своей матери в Вашингтон, а потом женам братьев в Лос Анджелес. Как будто в голове Сьюзен щелкнул выключатель – она улыбнулась и Мариам, когда та вошла, и улыбка ее сразу была очаровательным пухлым полумесяцем. Видишь эту улыбку и чувствуешь, будто у тебя с девчушкой есть радостная тайна на двоих. Прошла еще неделя, и она смеялась ужимкам отца, беспробудно спала до утра и полюбила печенье «Чириос», упорно собирала крошки изящными пальчиками пинцетами.

– Я же говорила! – твердила Мариам.

Да, она была оптимисткой. Или нет, пожалуй, все же пессимисткой. Но жизнь помотала ее по ухабам, и Мариам смотрела в лицо потенциальным катастрофам более философски, чем большинство людей. Ей пришлось расстаться с родителями, когда ей не было и двадцати, она овдовела, не дожив до сорока, вырастила сына одна, в стране, где так и осталась чужой. Но в глубине души она считала себя счастливой. Была уверена: если что то пойдет вкривь и вкось, а такое, разумеется, случалось, она справится.

Теперь она угадывала то же самое свойство в Сьюзен. Можете считать это женскими выдумками, если угодно, только она ощутила глубокую связь с малышкой в ту самую минуту, как впервые увидела ее в аэропорту. Порой ей чудилось и внешнее сходство с девочкой, но тут уж Мариам сама себя высмеивала, и все таки что то в глазах, в манере смотреть на все вокруг – взгляд наблюдателя – их роднило. Они обе не вполне свои в этом мире.

Вот ее сын принадлежит здешнему миру целиком и полностью. У него и акцента нет, он с четырех лет отказался говорить на фарси, хотя на слух язык понимает. У невестки акцент остался, и довольно заметный: Зиба перебралась в Америку со всей семьей, когда уже заканчивала школу, но она стремительно, с восторгом натурализовалась, бесконечно слушала радио «98 Рок», болталась в торговом центре, запихивала щуплую, костистую, вовсе не американскую фигурку в синие джинсы и мешковатые футболки с надписями. Теперь уж она выглядит как урожденная американка. Почти.

Зиба отправлялась по делам когда желала: она занималась оформлением интерьеров и сама назначала клиентам время. Частенько она при Мариам еще битый час слонялась по дому. Уже одетая по рабочему (правда, со стороны не поймешь, все те же джинсы, разве что дополненные блейзером и туфлями на каблуках) – и никак не могла оторваться от Сьюзен.

– Что скажете? – теребила она Мариам. – У нее зубик новый лезет – или я ошибаюсь? Тонкая белая полосочка на деснах – видите?

Или уже возьмет ноутбук, снимет мобильный с зарядки, и вдруг:

– О! Мариам! Чуть не забыла! Посмотрите, как она играет в пикабу!

Мариам внутри так и кипит, скорее бы заполучить свое дитя. «Иди уж! Иди!» – мысленно торопит невестку. Но улыбается и молчит. Наконец Зиба уходила по делам, и Мариам подхватывала Сьюзен на руки, неслась в игровую комнату. «Моя, вся моя!» – ворковала она, и девочка хихикала, словно понимала. Оставаясь с ребенком наедине, Мариам чувствовала себя увереннее. Детоводство так сильно изменилось с тех пор, когда она растила сына, – бесконечные списки запрещенных лакомств, тальк и детское масло изгнаны, а с ними подушки и мягкие прокладки на стенках колыбели, – в присутствии Зибы Мариам подчас ощущала себя некомпетентной. При Зибе она ходила на цыпочках – как ее собственная мать, понимала она теперь, когда та приехала к ней в Америку.