— Однако, и этотъ тоже охулки на, руку не дастъ. Вонъ око-то какъ разукрасилъ! — замѣчаетъ лавочнику кивая на глазъ покупательницы.

— Ну, все-таки поменьше, какъ возможно! Ахъ, да… Соли на копѣйку. Только ты повѣрь въ долгъ. Больше денегъ нѣтъ.

— Марья Потаповна, и такъ за вами тамъ больше двухъ рублей. Тебѣ чего, дѣвочка? Гвоздей обойныхъ? Отпустить гвоздей обойныхъ! Никешка! Чего ты глаза-то рачьи выпустилъ? Вотъ гвоздей обойныхъ и капусты кислой спрашиваютъ! Вамъ хлѣба шесть фунтовъ? Сейчасъ.

Въ рукѣ лавочника блещетъ громадный ножъ. Звякаютъ чашки мѣдныхъ вѣсовъ.

Женщина съ подбитымъ глазомъ не отходитъ отъ прилавка.

— Кузьма Тимофѣичъ… — говорить она лавочнику. — Отпустите фунтъ соли-то до завтра. Фунтъ соли и махорки на три — такъ оно и будетъ пятачокъ.

— Сегодня на деньги, завтра въ долгъ. Изволь.

— Кузьма Тимофѣичъ, у меня сынишка нынче изрядно достаетъ. Онъ счастьемъ на Пантелеймоновскомъ мосту торгуетъ, по вечерамъ торгуетъ и все ужъ три гривенника ночью принесетъ. Билетики такіе есть… счастье… Ну, жалостливые господа и даютъ ребенку.

— Скажи, какая богачка! Ну, а все-таки сегодня за деньги, а завтра въ долгъ.

— Богачка или не богачка, а коли-бы мой новый собственный-то не отнималъ у него на вино, то всегда-бы я была при деньгахъ. Мальченкѣ иные господа и пятіалтынничекъ сунуть.

— Такъ ты самого-то по шеѣ.

— Эка штука! Онъ такую сдачу дастъ, что и сюда за студнемъ не придешь. Отпусти на пятачокъ-то товару до завтра.

— Пожалуйте хлѣба шесть фунтовъ. А вамъ что? Сахару? На сколько сахару?

— Сахару полфунта и кофею четверть фунта, да цикорію на пятачокъ, — отвѣчаетъ дѣвочка изъ-подъ ватной кацавейки, которой прикрыта голова.

— Ты чья? — спрашиваетъ лавочникъ.

— Аграфены Кондратьевой, изъ двадцатаго номера.

— А прислала мамка денегъ?

— Прислала.

— Клади прежде на прилавокъ. Ты фунтъ ситнаго стащила, не заплативъ денегъ, когда у насъ много было покупателей.

— Нѣтъ, дяденька, это не я. Это Сонька Картузова изъ восьмого номера. Она даже потомъ похвалялась.

— Клади клади. Сахаръ — девять, кофе — девятнадцать, цикорій… Клади двадцать четыре копѣйки, — говоритъ лавочникъ, позвякавъ на счетахъ. Народъ тоже! Отъ земли не видать, а какіе шустрые:

Дѣвочка выкладываетъ на прилавокъ мѣдныя деньги.

— Кузьма Тимофѣичъ, отпусти мнѣ хоть для самого-то махорки, — упрашиваетъ лавочника женщина съ подбитымъ глазомъ.

— Сегодня на деньги, завтра въ долгъ. И трески самому, и махорки самому. Да что онъ у тебя за неимущій такой? Ахъ, ты содержанка-горе!

— Безъ мѣста онъ. Все ищетъ. Ходилъ складывать дрова — говоритъ: «трудно да и мало платятъ». Не можетъ онъ на черную-то работу.

— Все господа аристократы.

— Да ужъ само собой каждый ищетъ себѣ полегче. «Я-бы, говоритъ, куда-нибудь въ швейцары или въ сторожа двери отворять».

— И на чай получать? Такъ. Уходи, уходи, коли денегъ нѣтъ. Почтенная! Вы что тамъ по кадкамъ шарите? Это не учтиво. Иди сюда! Что тебѣ? — кричитъ лавочникъ женщинѣ въ красномъ платкѣ.

— Гдѣ-же шарю-то? И не думала, — отвѣчаетъ она, подходя къ прилавку.

— Сейчасъ груздь съѣла. Будто я не видалъ! Чего тебѣ?

— Вотъ бутылка. Фунтъ подсолнечнаго масла, два соленыхъ огурца и трески на пятачокъ.