— Не, Серега, я бы табе оглоблей-то для порядку за Лилькину обиду, конечно, приласкал бы, но гнать-то зачем? Что, уж заглянул к Апраксиным-то?

Сергей мрачно угукнул и кивнул на курятник, переводя тему:

— Так что у нас за событие?

— Ну так, был ты владелец пары курей, а теперь, можа, и целого десятка.

— В смысле? — не понял мужчина.

— Да в прямом. Изольда-то наша знатна наседка оказалась. По моим подсчетам сегодня, значица, должна уж цыплят на солнышко первый раз вывести.

Сергей потер лоб, переваривая новость. Он не понимал, для чего ему и эти-то двое, а тут еще и прибавление. Но, с другой стороны, тут как с кормом: больше — не меньше. Пусть будут.

— Ну, поздравляю тебя… мужик, — обернувшись, сказал он продолжающему нервно мяться петуху.

— А ты надолго? — спросил пожилой мужчина.

— Я вообще-то навсегда, — решительно выдохнув, ответил Сергей. — А прямо сейчас, конечно, туда и обратно, на работу ведь. Но мне бы поговорить с Вами. Может, пойдем в дом и по чаю?

— А можно и так, — легко согласился сосед…

— И что же мне теперь делать, Иван Алексеевич? — хмуро спросил Сергей, рассказав о том, как его встретили Апраксины, и вперив невидящий взор в собственные стиснутые кулаки.

— Да-а-а, да-да-да… — протянул старик, умостив подбородок на собственную руку, крепко охватившую его любимую суковатую клюку. — Ты понимаешь, дело-от какое с этими Апраксиными… Ты не слухай, что бабы наши про них лают, мол, гордые, мол, неприступные…

— А раз не гордые, то что у Вас-то у самого с Анастасией Ниловной не сложилось? — горько усмехнулся Никольский.

— Ну, то дело прошлое, уж бурьяном заросло усе, — отмахнулся старик.

— И все же? Вы ж любите ее, до сих пор ведь любите.

— Эх, Сережа, Сережа. Да на кой ляд ей, молодой красивой бабе, с дитем и хозяйством, урод беспомощный, колченогий? Да и… Ты ж видал, как мне ногу порубало аж до самого паха. Леший яго знает, можа, цепануло нерв там какой, мож, с перепугу… Да только я лет пять, наверное, как мужик и не хвункционировал совсем. Ну и к чему я ей такой нужон был? А? Только обуза лишняя, хуже дитя иного: и капризный был, и вспыльчивый, и… Эх, да что там говорить. Я хотел как лучше ей чтоб было.

— А у нее не спрашивали, как ей лучше?

— Ты, сынок, совета спросить хотел али поучить меня желаешь? — тут же обиженно насупился старик.

— Ох, Лексеич, не знаю я, — улыбнулся Сергей, извиняясь и признавая полную свою растерянность. Решимость-то у него была, и чего хотел он точно знал, а вот как этого добиться… — Не могу я без нее, понимаете? Не могу. Пусто без нее. Все из рук валится, ничего делать не хочу: ни работать, ни отдыхать, ни пить, ни шляться. Вроде и недели прошли, а не отпускает. И стыдно, и горько, и муторно. Перед Тохой стыдно, перед баб Надей, перед Вами. И перед Лилей стыдно, что оказался кобелем каким-то пустобрешкой. А я ведь не врал ей, понимаете? Не врал. Мне с ней, как ни с кем в этой жизни было, понимаете? Понимаете? — чуть не кричал уже Никольский, непроизвольно снова растирая грудную клетку, в которой так жгло.

— Да ты не кричи, у мяне ж аппарат ныне починенный, слышу я табе. Слышу. И думаю. И скажу вот что: Апраксины бабы, оне как Москва — не верят ни словам, ни слезам, по делам оне человека судят. Вот и подумай, какими такими делами ты сможешь изменить Лилино мнение о тебе как о человеке. А ты сумеешь доказать, что ты путевый?

Сергей задумался.