Американцы бросают бомбы на Афганистан с высоты тридцать тысяч футов и убивают невинных женщин и детей.
— А по настоящим целям не попадают, — вставила Эммелина.
— Вы прекрасно понимаете, о каких словах речь, — сердито оборвала Ева, не давая четверняшкам окончательно разойтись. Вот нахалки, хотели, чтобы она сама сказала «педик». Дудки!
Джозефина подлила масла в огонь:
— Но ведь педик — это всего-навсего мужчина, который занимается анальным сексом, потому что…
— Тихо! Чтобы я больше от вас таких слов не слышала, особенно в присутствии… кого бы то ни было. Какая гадость!
— Почему? Я не понимаю. Законом это не запрещается, а геи ведь не могут…
Но Ева уже не слушала. На нее свалилась новая напасть.
Эммелина принесла вниз ручную крысу — красивое животное с длинной серебристой шерстью, купленное в зоомагазине, — и стала спрашивать, можно ли взять Фредди в Уилму, чтобы показать тетечке Джоан.
— Нет, нельзя, — отрезала Ева. — Абсолютно исключено. Ты же знаешь, тетя боится крыс и мышей.
— Но Фредди такой хороший! Она его увидит и сразу перестанет бояться.
В этом Ева сильно сомневалась. Эммелина приучила питомца сидеть у себя под свитером, и иногда крыса начинала двигаться. Если это случалось при гостях, те неизменно вопили от ужаса. А миссис Плэнтон при виде третьей грудки, внезапно выросшей и поползшей по телу Эммелины, даже упала в обморок.
— В любом случае, ввоз животных в Америку запрещен, и вывоз тоже — из-за бешенства. В общем, он не поедет, и точка.
Эммелина унесла Фредди к себе и стала думать, кому из подруг его поручить.
Словом, вечер у Евы выдался трудный, и к моменту возвращения с работы крайне довольного собой Уилта она была не в лучшем настроении. Да и подобное выражение лица мужа сразу наводило на подозрения.
— Опять пиво пил, — превентивно обвинила Ева. Пусть знает, что ее не проведешь.
— Во имя торжества справедливости сообщаю: за весь день даже не притронулся. Эксцессы бурной молодости остались далеко в прошлом.
— Хорошо бы там же остались все твои дрянные словечки! Чему ты учишь детей, ругаются как… как… как… ну, в общем, ругаются.
— Как матросня, — подсказал Уилт.
— Матросня? Какая еще матросня? Если это новое ругательство, то я…
— Это идиома. Ругаться как матрос означает…
— Даже слышать не хочу! Мало мне разглагольствований Джозефины про педиков и анальный секс! Нет, он приходит домой и подстрекает…
— Я их вовсе не подстрекаю говорить о педиках. Зачем, когда из своего монастыря они притаскивают выражения и похуже. Впрочем, не хочу с тобой спорить. Лучше пойду полежу в ванне, подумаю о возвышенном, а потом поужинаю и посмотрю телевизор.
Уилт поскорей зашагал наверх, чтобы Ева не успела сказать: «знаю я, о чем таком возвышенном ты думаешь в своей ванне». В любом случае, ванная оказалась занята Эммелиной. Уилт вернулся в гостиную, сел и принялся листать книгу по теории революции, поражаясь: неужто кто-то в здравом уме и твердой памяти может считать революцию благом? Когда Эммелина вышла, принимать ванну было поздно, поэтому Уилт только наскоро умылся и спустился к ужину. За столом Ева билась с дочерьми, уговаривая взять в Америку вещи, купленные в расчете на вкус тети Джоан.
— Я ни за что и ни ради кого не надену такое дурацкое платье. Оно как из старого ковбойского фильма, — заявила Пенелопа.
— Но это чистый хлопок, вы будете смотреться просто замечательно…
— Мы будем смотреться как дуры. |