Создавая пьесу, Шекспир, как всегда, чутко прислушивался к настроению общества. Его публика была готова, как и в былые дни «Генриха VI», рукоплескать патриотическим лозунгам, поскольку вновь возникла угроза испанского нашествия и приведенным в боевую готовность англичанам ничто так не пришлось бы по душе, как памятные всем слова, что они одновременно велики и ничтожны. В предсмертной речи Джона Ганта (одно неправдоподобно длинное предложение) множество высокопарных фраз — «…дивный сей алмаз / В серебряной оправе океана…», «…Англия, священная земля, / Взрастившая великих венценосцев…», «Страна великих душ, жилище славы…» — нейтрализует всего одна фраза о том, что Англия на неверном пути. Большая часть патриотических воспоминаний, сильных в части, где говорится о «дивном сем алмазе», ослабевает при словах «сама себя постыдно победила». В пьесе нет и намека на цинизм, который появится в «Генрихе IV», и нам остается только гадать, не нагрузил ли Шекспир властительный трон королей риторикой для того, чтобы сделать более болезненным разрушение шовинистических эмоций, снова поднявших голову. К патриотизму Шекспира следует подходить столь же осторожно, как к его атеизму, вегетарианству или франкмасонству.

До конца года «слуги лорда-камергера» четыре раза играли при дворе. Сомнительно, что они представили «Ричарда II»: это было самое подходящее время для комедий. Серьезность сохраняли для реальной жизни, но затем наступил тяжелый год — 1596-й. Как мы увидим, это был очень тяжелый год для Шекспира, но, по крайней мере, он его пережил. Слишком много людей умирало на улицах из-за нищеты; цены на продовольствие стали несообразно высокими; деньги, которые должны были принести облегчение беднякам, продолжали тратить на войну с иностранцами. Генрих IV Французский жаловался, что Англия оказывает недостаточную помощь в его борьбе против общего католического врага; Елизавету взбесил деголльевский тон требований его посла. Французы всегда были нацией предателей, говорили англичане. В новом году был заключен союз, который сулил такие же выгоды, как разорванный.

С приходом весны из Франции стали поступать тревожные новости. Вероломные французы говорили, что они предпочли бы иметь в Кале испанцев, а не англичан, так как при испанцах всегда оставалась надежда вернуть город при посредничестве Папы, в то время как англичане, однажды завладев им, никогда не отдадут обратно. Это была типично галльская логика, и она сильно раздражала англичан. В апреле испанцы обосновались в Кале и, собрав значительные силы, приготовились пересечь Ла-Манш. Эта угроза была посерьезнее того подобного комариному укусу нападения, которое уже потревожило Корнуолл. В Великую пятницу шесть тысяч человек выступили маршем в Дувр, но, поскольку пришло известие, что Кале не может больше держаться, набор рекрутов был отложен. В пасхальное воскресенье, когда епископ собора Святого Давида читал королеве нотацию относительно ее старческой немощи и, сочиняя унизительную для нее проповедь, указывал на то, что годы ее уходят, опять был объявлен набор рекрутов. Найти новобранцев не составило труда: поскольку шла служба и все верующие находились в церкви, то просто-напросто закрыли церковные двери и силой забрали в армию нужное количество человек. На этот раз они выступили в Дувр, но не отплыли в Кале. Разнесся слух, что испытанные в боях войска из Нидерландов прорвали оборону испанцев и достигли гарнизона, но по вине отвратительных французов их уничтожили. Испанцы, по словам французов, были более симпатичны, чем северные протестанты, говорившие на каком-то непонятном языке.