Если вернуться к мировой войне, то одной из отличительных особенностей викторианского общества было неверие людей той эпохи в подобное событие. Под руку с неверием шло непонимание того, насколько ужасной станет война в новом веке. Колониальному офицеру конца XIX столетия война казалась «забавной резвой кошечкой». Чтобы избежать «больших неприятностей», только и требовалось, что увертываться от ее стальных когтей. Если в этом оказаться успешным, тебя ожидают признание в обществе и успех у женщин. Это было время, когда сражений не боялись, а предвкушали с «беззаботной радостью». Гибели никто не ждал. «Время от времени, — вспоминает Черчилль, — каждый полк или батальон терял пять, десять, а в худшем случае тридцать — сорок бойцов, но основной массе участников малых войн это лишь горячило кровь, делая великолепную игру еще более азартной». Однако война изменилась. «Из жестокой и блистательной она превратилась в жестокую и омерзительную». Отныне «ставки возросли, смерти приходилось ждать постоянно, а тяжелые раны считались счастливым избавлением, где сталью артиллерийских снарядов и пулеметным огнем косило и сметало целые бригады, где уцелевшие в одном торнадо могли не сомневаться, что падут жертвой следующего или следующего за ним».

Десять лет назад, работая над первым томом «Мирового кризиса», Черчилль считал, что причиной жестокости этого конфликта стало недопонимание человечества, какой силой оно обладает благодаря научно-техническому прогрессу — «никто не понимал, насколько огромны, почти неистощимы были ресурсы», одновременно с «чашами гнева переполнились и запасы мощи». Изучая историю Первой мировой войны, Черчилль пытался акцентировать внимание на этих особенностях, чтобы военные и политики ведущих стран учли уроки прошлого, и прежде чем дать старт новой войне, одумались и задумались, какими ресурсами владеют и они, и их противники и на какие бедствия могут обречь своих соплеменников. По ту сторону фронта население проявит ту же «любовь к своей стране и гордость за нее», ту же «преданность привычным ценностям и острое чувство справедливости и несправедливости, как они их понимают», поскольку «в каждой стране, большой или малой, зависимой или свободной, организация, система и законы приучают граждан накапливать и вооружать национальное самосознание».

В более лапидарной форме Черчилль повторит эту мысль в новом произведении, предупредив горячие головы, чтобы они «всегда помнили»: «Как бы вы ни были уверенны в своей победе, война состоится только потому, что противник уверен в том же».

В автобиографии, пропитанный консервативными настроениями и ужасом от произошедших социальных перемен, Черчилль признает, что свою долю в эскалации конфликта сыграли не только окрепшие национальные чувства и жажда быстрых завоеваний, но также демократия и наука. «Едва этим путаникам и занудам позволили участвовать в боевых действиях, как судьба войны была предрешена». Если раньше сражения велись «хорошо подготовленными профессионалами, малым числом, дедовским оружием и красивыми ухищрениями старомодного маневра», то теперь в войну было вовлечено «едва ли не все народонаселение, включая женщин и младенцев», а сами боевые действия превратились в «безжалостное взаимное истребление».