– Он мяукал в клетке! – воскликнула Розалия Марковна.

– Меркуцио – кошка, – я поспешила ввести Бочкина в курс дела. – Если хотите допросить животное, его можно принести. Извините, у меня вопрос. Вернее, несколько.

– Задавайте, – сквозь зубы процедил Егор Михайлович.

Я повернулась к Светлане:

– Все в театре знают, что вы постоянно пьете кофе.

Мускатова моментально ощетинилась.

– Ничего дурного в этой привычке нет. Кому плохо от моей любви к арабике?

Я спросила:

– Уйдя вчера от меня, вы направились в свою гримерку?

– А куда еще? Не в баню же! – вспылила Мускатова.

– В буфет за кофе не забегали? – продолжала я.

– Хотела, но времени слишком мало оставалось, – ответила Света.

– Откуда тогда в вашей гримуборной взялся капучино? – выпалила я. – Иратова сказала, что она вам ничего не приносила.

Сразу стало тихо. Потом Ершов демонстративно хлопнул в ладоши:

– Браво, девочка! Светка, тебя поймали на вранье.

– Я не лгу! – возмутилась Мускатова. – Никогда!

Розалия Марковна закатила глаза:

– Смешно это слышать! Ты вроде хвасталась, что на майские летала в Париж?

– Верно, смоталась на три дня, – вздернула подбородок Мускатова, – на шопинг.

Глаголева прищурилась:

– Да ну? А кого же я второго мая в дисконт‑центре на МКАДе видела? Наша Светочка, которая якобы всегда говорит правду, покупала там вышедшее из моды барахло по бросовой цене. Твой Париж, милочка, неподалеку от кольцевой автодороги находится.

Лицо Светланы вытянулось, она растерянно заморгала.

– Поймали лису за хвост, – заржал Ершов. – Роза, скажи на милость, а что ты сама в аутлете делала?

Розалия Марковна порозовела.

– Я не приобретаю вещи на помойках, если ты на это намекаешь. Отправилась понаблюдать за людьми, как велел гениальный Станиславский. Ты, Григорий, алмаз из народа, на сцену прямо из таксопарка попал, не слышал о тонкостях актерской профессии. А я обучалась в лучшем театральном институте Москвы, нам читали лекции великие люди – Серафима Бирман, Алла Тарасова, Михаил Яншин. Они советовали студентам: «Идите в народ и там напитывайтесь эмоциями». То же велел и Альберт Вознесенский, в труппе которого я имела честь служить искусству, играла Катарину в «Укрощении строптивой».

– Я никогда не скрывал, что подрабатывал извозом, – фыркнул Григорий Семенович. – И я, кстати, имею диплом театрального училища. Но, Роза, дорогая, Бирман и Яншин скончались в одна тысяча девятьсот семьдесят шестом году, а Тарасова ушла из жизни на три года раньше. Как же ты, если тебе намедни исполнилось тридцать пять, могла сидеть у них на семинарах?

Теперь Софья Борисовна закатила глаза.

– Господа, хватит! Подумайте, какое впечатление вы производите на Егора Михайловича!

– Степанида обвинила меня во лжи! – закричала Света.

– Нет, я имела в виду совсем иное. Если вы не брали в буфете кофе, то кто его принес? Вам стало плохо вскоре после того, как вы его выпили. Вдруг в него подсыпали снотворное? Или какое‑либо другое лекарство?

– Зачем? – растерялась Мускатова.

– Понятия не имею, – пожала я плечами. – Например, кто‑то хотел, чтобы вы заснули.