Салли почувствовала, что эти лучи проникают в тело, раздирают внутренности, разрывают ее бесплодную матку и вместе с какими-то потрохами вырываются наружу между ляжками. Метры и метры коричневатого шланга. И здорово пахнет тухлятиной. «Это еще послужит», – подумала она, не предполагая, что благодарить надо старого доктора Шермана, который проводил вскрытие в пьяном виде, а потому и прекратил его на полпути, когда едва не всадил себе в руку скальпель. Все, что громоздилось на столе, он запихнул обратно в брюшную полость пациентки и зашил ее грубыми стежками.

Михаил исходил пеной, из его расширенных ноздрей вырывался багряный дым.

– Покорись, баба! – повторил он крикливым голосом оборотня.

– Чего? Ты на себя-то смотрел? – взревела Салли, выходя из себя.

Как настоящая крестьянка, она мигом связала коричневые кишки, раскрутила над головой импровизированное лассо и метнула его на вопящего лебедя-крокодила.

«Но дождь, дождь и передождь! Что вытворяет эта чокнутая?!» – подумал Михаил, чувствуя, как теплый и вонючий скользящий узел затягивается вокруг шеи, ломая его углеродную трахею и блокируя подачу воздуха.

– Ух ты! Проклятая скотина! – орала Салли, затягивая со всей силой крепко связанные внутренности.

Михаил покачнулся, его синтетические синапсы начали перегреваться, а челюсти защелкали в пустоте. Это ведь он низверг с небес Сатану, а теперь его сразит вот эта деревенщина из Невады?!

«Деревенщина из Невады» издала громкое «оп», и Михаил почувствовал, что падает. Потеряв голову от бешенства, он издал протяжный вопль, от которого задрожали стены и с грохотом обрушились на пульт управления, где пробегали сотни цифр.

А на Земле в мгновение ока погибли двести тысяч человек.

Михаил отбивался длинными чешуйчатыми лапами, разрывая когтями распечатки, опрокидывая пробирки.

И еще сто тысяч жертв были стерты с лица земли.

Салли ловко навертывала на него лассо, с благодарностью вспоминая своего старого отца, который обучил ее этому ковбойскому искусству. Михаил почти уже не отбивался, он задыхался, и пена капала на его белый халат. По его чешуе стекали большие крокодиловы слезы.

Салли высмотрела что-то, что походило на большой холодильник, и привязала к нему конец своего лассо.

– Эй ты, железяка, сожалею, но ничем не могу помочь! – заявила она, размышляя, почему вдруг у нее возникло мимолетное желание его сожрать. Ведь не жрут же людей, даже если они жертвы уродующих опытов.

Беспомощный Михаил смотрел, как она удаляется своей тяжелой походкой. Проклятая сволочь! Навоз поганый! И вот на этой-то дегенеративной почве Большой Босс хотел выращивать цветы?

Салли вышла в коридор, где царило чрезвычайное оживление. Во всех направлениях сновали типы в смокингах; некоторые из них взлетали, а их фасеточные глаза поворачивались на сто восемьдесят градусов. Фасеточные глаза? Верно, это же вовсе не серебристые очки! У них мушиные глаза! Черные крылья и глаза насекомых. Вороны-мухи. Жаль, что нет здесь этого проходимца Джо. Они смогли бы что-нибудь ему состряпать, например форель-крысу. Один из воронов-мух задел ее, и она почувствовала на щеке что-то влажное. Два длинных щупа вырвались из его рта и отправились на разведку. Он обогнал ее, карабкаясь по потолку, и его крылья терлись о стены, как огромные тараканы. Таракан. Внутри. Это щекотно. Салли остановилась. Она была взволнована. Временами она чувствовала в себе глубокое противоречие. Остается надеяться, что они не вживили ей опухоль мозга! Или вакцину от гепатита В.

Мужчины в смокингах под свист и бульканье устремились в ту самую лабораторию, из которой только что вышла Салли. Они сдохнут со смеху, когда найдут лебедя-крокодила, связанного ее кишками! Ее кишками? Ее собственными? О нет! Салли приложила руку к низу живота и ощупала отверстую рану.