Мужчина тряхнул головой, пытаясь развеять пьяную одурь. Управиться с печью мог не каждый, порукой чему была особенность самого процесса, разработанного Арканджело и заключавшегося в использовании как дерева, так и газа. Бессмыслица. С другой стороны, теперь уже все потеряло смысл.

   Сопящее, хрипящее чудовище снова зашевелилось, заворочалось под фенестрированной крышей, взревело и, затихая, выдохнуло в унисон с ветром:

   – Уриэль.

   Тот – или те? – кто прошептал его имя, наверное, насмехались над ним. Называя сына, отец думал о своем. Арканджело всегда отличались от других, даже в те далекие уже времена, когда еще строили лодки в Кьоджа, до последнего цепляясь за старенький причал. Выросший на Мурано, Уриэль всегда отчетливо сознавал дистанцию между Арканджело и их соседями. Ни Браччи, ни Булло такую ношу не снести, да на них ее никто бы и не возложил. В церковной школе над ними вечно смеялись и издевались, их дразнили и мучили. Над Уриэлем Арканджело не потешался никто и никогда. И в друзья ему никто не набивался. Даже когда он взял в жены одну из них.

   «Может быть, – насмешливо шепнула траппа, – они знают, что означает твое имя».

   Уриэль. Божественный огонь. Ангел ужаса.

   Таков был замысел отца, любителя жестоких шуточек: дать каждому из четырех своих отпрысков особенное, со значением имя. Имя, соответствующее назначенной каждому роли. Микеле – старший, наследник, будущий капо, «подобный Богу». Габриэль – «сильный в Господе», хранитель искусства, тот, от кого зависит преуспевание клана. Или его крах. Рафаэла – целительница ран и обид, носительница благоразумия, вступающая вдело, когда раздоры заходят слишком далеко. И наконец, Уриэль. Тот, чье призвание –трудиться в одиночку. Тот, чей крест – самый тяжкий. Уриэль – волшебник и алхимик. «Омо де ноте», человек ночи, как шептались венецианцы, почти со страхом произнося имя хранителя семейных секретов, перешедших к нему вместе с черной записной книжечкой, обитавшей прежде в кармане пиджака Арканджедо-старшего, подальше от любопытных взглядов посторонних.

   Уриэль закрыл глаза и тут же почувствовал, как печь дохнула обжигающим кожу жаром. Свои последние дни старый Анджело провел в спальне особняка, построенного рядом с проклятым палаццо, этой жадной прорвой, поглощавшей год за годом все их деньги. Последняя ночь навсегда осталась в памяти Уриэля: удалив из комнаты остальных, старик приказал остаться ему, еще совсем мальчишке. Остаться, взять черную записную книжечку и читать, постигая и запоминая древние рецепты. Как всегда, Уриэль повиновался. Получилось настолько хорошо, что Анджело Арканджело позвал слугу, приказал сжечь записную книжку у него на глазах и не сводил с нее глаз, пока бумага в древнем горшке не обратилась в пепел. А потом недобро рассмеялся, потому как то было испытание. Арканджело подвергались испытаниям постоянно.

   К полуночи на глазах у собравшейся семьи старик умер, и на белых простынях лежал уже бледный, окоченевший труп. Картина эта, со сморщенным телом на широкой старинной кровати, где были зачаты все его дети, и сейчас, тридцать лет спустя, стояла перед внутренним взором Уриэля во всех деталях. Древние рецепты по-прежнему хранились вего голове, представленные в виде живых, меняющихся долей мышьяка и свинца, сурьмы и полевого шпата, причем каждая перемена влияла на изменение формы или цвета, закладываемых в первичную грубую субстанцию, из которой в чреве печи вырастает фритта – стеклянная масса. Утром к делу приступит другой кудесник, Габриэль, силач с могучими руками и мехами вместо легких, с клещами и трубками, и, повинуясь уже его заклинаниям, шевелящаяся, волнующаяся масса преобразуется в некие удивительные, чудесные формы.