— Скажи ему, пусть сыграет «Луису Фернанду», я очень прошу.

Продавец сигарет, шаркая, идет к эстраде, где музыканты. Один из посетителей уже несколько минут переглядывается с Эльвиритой и наконец решается завязать разговор.

— Сарсуэлы  очень приятно смотреть, не правда ли, сеньорита?

Сеньорита Эльвира отвечает гримаской. Мужчину это не смутило, он толкует гримаску как выражение симпатии.

— Очень трогательные бывают, правда? Сеньорита Эльвира прикрывает глаза. Мужчина воодушевляется.

— Вы любите театр.

— Если пьеса хорошая…

Мужчина разражается смехом, будто услышал остроумнейшую шутку. Слегка закашлявшись, он предлагает огоньку сеньорите Эльвире и говорит:

— Конечно, конечно. А кино? Кино вы тоже любите?

— Иногда…

Мужчина делает невероятное усилие, от которого краснеет до ушей, и произносит:

— Когда в зале темно-темно, да?

Сеньорита Эльвира отвечает осторожно и с достоинством:

— Я хожу в кино, только»чтобы смотреть фильм.

Мужчина поспешно соглашается.

— Ну ясно, конечно, я тоже… Я это сказал, имея в виду молодежь, знаете, молодые парочки… Все мы были молодыми!… Я замечаю, сеньорита, что вы много курите. Мне нравится, когда женщины курят, право же, очень нравится. В конце концов, что в этом дурного? Самое правильное — предоставить каждому жить, как он хочет, вы согласны? Я это говорю, потому что, если разрешите — сейчас-то я должен уйти, я очень спешу, но надеюсь, мы в другой раз еще встретимся и продолжим нашу беседу, — так вот, если разрешите, я хотел бы… хотел бы преподнести вам пачку «Тритона».

Мужчина говорит торопясь, сбивчиво. Сеньорита Эльвира отвечает ему несколько свысока, с видом женщины, уверенной в себе.

— Пожалуйста… Я не против. Если уж вам так вздумалось!

Мужчина подзывает продавца, берет пачку сигарет; вручив ее с любезнейшей улыбкой сеньорите Эльвире, надевает пальто, шляпу. Перед уходом он говорит:

— Очень, очень был рад познакомиться, сеньорита. Леонсио Маэстре, к вашим услугам. Как я уже сказал, мы еще встретимся. Уверен, что мы будем добрыми друзьями.

Как мы уже говорили, донья Роса позвала шефа:

— Лопес!

— Иду, сеньорита.

— Как там у нас с вермутом?

— В порядке, пока в порядке.

— Ас анисовой?

— Не очень. Уже на исходе, а спрашивают.

— Пусть пьют что-нибудь другое! Я теперь не намерена влезать в расходы, просто но желаю. Подумаешь, еще требуют! Слушай, ты закупил это самое?

— Сахар?

— Вот-вот.

— Завтра доставят.

— И они согласились по четырнадцать с половиной песет?

— Да. Просили по пятнадцать, но мы договорились, что на круг скинут по два реала.

— Хорошо. А там — сам знаешь: в лапу, и все шито-крыто. Понятно?

— Да, сеньорита.

— Я заключен в темницу будней, в раковину пошлых будней. Твои лазурные глаза… Я сильным быть хочу, могучим. Лазурные, как небо, глаза… Творенье убивает человека, иль человек убивает свое творенье. О ты, златокудрая… Умереть! Да, умереть! И оставить небольшую книжечку стихов. О, как ты прекрасна, прекрасна!…

Юный поэт бледен, очень бледен, на скулах горят два красных пятна, два небольших красных пятна.

— Твои лазурные глаза… Новь, новь, новь. Лазурные, как небо, глаза… Бровь, морковь, бровь, морковь. О, златокудрая… Любовь. Вернулась вдруг любовь. Твои лазурные глаза… Трепещет радостно любовь.