— Он и папа — вот два человека, перед которыми, я думаю, все робеют.

Донья Роса постукивает пальцами по крышке рояля.

— Но, в конце концов, он-то знает, что делается, для того у него генералы есть.

С минуту донья Роса молчит, потом произносит уже другим тоном:

— Ладно!

Приподняв голову, она взглядывает на Сеоане.

— Как ваша супруга, поправляется?

— Да, понемногу, сегодня ей как будто получше.

— Бедная Ампаро, такая хорошая женщина!

— Да, в последнее время ей не везет.

— Давали вы ей капли, о которых вам сказал дон Франсиско?

— Да, она пила их. Но беда в том, что желудок у нее ничего не принимает, все отдает обратно.

— Вот горе-то, Господи!

Макарио тихо перебирает клавиши, Сеоане берет скрипку.

— Что будете играть?

— «Вербену». Вы не против?

— Давайте.

Донья Роса удаляется от эстрады, а скрипач и пианист тем временем с лицами послушных учеников берутся за дело и нарушают однообразный гул кафе первыми тактами старой-престарой, играной-переигранной мелодии.

Играют без нот. Ноты не нужны. Макарио, машинально играя, думает о своем: «Тогда я ей скажу: „Видишь, крошка, ничего тут не пожелаешь. Один дуро на обед, один на ужин, да две чашечки кофе, ты сама посуди…“ Она-то, конечно ответит: „Не говори глупостей, вот увидишь — твоих два дуро да еще у меня какой-нибудь урок подвернется…“ Да, Матильда, конечно, ангел, настоящий ангел».

Макарио улыбается про себя. Снаружи это почти незаметно. Макарио сентиментален, постоянно недоедает, на этих днях ему исполнится сорок три года.

Сеоане обводит неопределенным взглядом людей за столиками, он ни о чем не думает. Сеоане из тех, кто предпочитает не думать, единственное его желание — чтобы день прошел поскорей, как можно скорей, и наступил новый.

Часы бьют половину десятого, старинные часы с маленькими цифрами, которые сверкают, как золотые. Эти часы — роскошная вещь, их привез из Парижа, с выставки, некий пустоголовый юный маркиз без гроша в кармане, который году в 1905-м приударял за доньей Росой. Фамилия маркиза была Сантьяго, он был грандом Испании, умер от чахотки в Эскориале еще совсем молодым, а часы остались на стойке в кафе напоминанием о быстротекущем времени, которое так и не принесло донье Росе мужа, а покойному маркизу — возможности есть горячее каждый день. Такова жизнь.

До свидания, весьма благодарен, вы очень любезны. Нечего. Идите отсюда. Вас здесь больше не желают видеть. Официант старается говорить тоном серьезным, внушительным. Но сильный галисийский акцент снимает резкость и грубость его слов, придает его строгому тону ласковость. Когда людей, по натуре мягких, что-то извне вынуждает казаться сердитыми, у них слегка подрагивает верхняя губа, будто ее щекочет невидимая муха.

— Если хотите, я оставлю вам эту книгу.

— Не надо, забирайте ее.

Мартин Марко, бледный, изможденный, в обтрепанных брюках и потертой куртке, прощается с официантом, поднеся руку к полям своей убогой, грязной серой шляпы.

— До свидания, весьма благодарен, вы очень любезны.

,„. -65-

— Нечего. Идите отсюда. И больше тут не появляйтесь.

Мартин Марко смотрит на официанта, ему хочется сказать что-нибудь очень любезное.

— Считайте меня своим другом.

— Ладно.

— Постараюсь быть вам полезным.

Мартин Марко поправляет на носу очки в простой металлической оправе и идет прочь. Мимо него проходит девушка, ее лицо кажется ему

знакомым. — Привет!

Девушка секунду смотрит на него и идет дальше.