Мы не говорили ни о каких практических шагах, ни о каких частностях, это было не к спеху, мы знали, что с этим успеется. Пали уладит, что надо, и притом ценой самой малой крови. Мой класс стоял в очереди, Балинт не оставил меня и тогда, когда я снова вернулась к своим детям, ходил за мной, словно уже ни на минуту не хотел оставить меня одну. Я очень мило распоряжалась, тщательно и внятно строила свою речь, даже позволила себе несколько суждений по поводу выставки, старалась, чтобы дети, если они и заметили, как я только что плакала на, скамейке, забыли об этом, а между тем чувствовала, как ненавистно мне иго, принуждающее меня к самодисциплине, к тому, чтобы быть именно такой, какой желают меня видеть другие, хотелось остаться наконец самой собой, потому что меня все и вся утомляло, а пуще всего – Балинт. Мы отправились, и я знала, что до конца жизни мне никогда уже не быть такой, какая я есть, и все случившееся, и то, что предстоит, бессмысленно и слишком запоздало.

Моя коллега шла впереди группы, а мы вдвоем в хвосте. Был полдень, и, когда мы вышли из Галереи, ярко светило солнце, мы заговорили о погоде. На земле корчились наши тени, и я следила, как они скользят по залитой солнцем дороге. Перед нами бесшумно двигались очертания двух грузных каменных глыб, и ни у одной из них не было ни рук, ни ног – одни торсы.

Когда через две недели началось строительство, ее снова охватило беспокойство. Генриэтта не знала таких понятий, как нехватка места или перенаселенность, но предчувствовала, что вслед за деревьями уничтожат и ту незастроенную часть набережной, откуда сквозь кроны деревьев достигал их домов блеск Дуная, и тогда другою станет улица Каталин, где дома всегда стояли лишь по левой стороне и никогда по правой. Она чувствовала, как трудно ей будет ждать, пока построят все дома и в каждом из них возникнет жизнь, ведь лишь тогда она сможет убрать этот новый ряд зданий и вернуть набережной ее прежний облик.

И вот, как только на другой стороне улицы выросли дома, великолепный вид, открывавшийся отсюда, исчез, словно чья-то огромная ладонь сгребла Дунай в пригоршню и унесла прочь. При благоустройстве города достопримечательности улицы были сохранены, новые двухэтажные здания, гармонировавшие по стилю с другой стороной, оказались прямо напротив крепостного холма. Вокруг новых домов тоже были свои сады, только уже не такие большие, сады спускались к набережной и через их низенькое проволочное ограждение просматривались свежепосаженные деревья и цветы. Генриэтта любила Дунай; воплотившись, она гуляла по набережной, и ей часто приходилось видеть обратную сторону нового ряда строений; порой, остановившись, она смотрела через ограду на жильцов, сидевших в садах, загоравших или игравших в карты. Она приглядывалась к событиям будней, к почтальону, звонившему у двери и вручавшему письмо, которое, войдя в дом, тут же распечатывали, к тому движению, которым открывали бутылку, принимаясь жадно глотать пиво, – тогда на губах оставались усы из пены.

Когда она стояла и смотрела вокруг, ее, случалось, окликали. Она приходила в восторг, но сразу же смущалась, – молодые люди просто развлекались на ее счет, она никогда не удостаивала их ответом, и они рано или поздно отставали. Один раз какие-то подростки попали в нее мячом, и тот, кто это сделал, даже не подумал извиниться, просто крикнул, чтобы она кинула им мяч обратно.