И вот, когда забрезжил тусклый рассвет, Уоллер положил руки на стол, – он словно старался набраться духу, чтобы выполнить неприятную, но необходимую работу.

– Мы знаем, что тебе пришлось пережить тяжелое время, когда ушла Елена, – начал он.

– Я не желаю разговаривать о Елене! – огрызнулся Брайсон. Он почувствовал, как набрякли жилы у него на лбу. Елена столько лет была его женой, возлюбленной и лучшим другом! И вот шесть месяцев назад, когда Брайсон позвонил ей из Триполи по закрытой телефонной линии, Елена сообщила, что уходит от него. Переубеждать ее не было никакого смысла. Елена наверняка все как следует обдумала, и говорить больше было не о чем. Несколько дней спустя, во время очередной поездки в Штаты (предполагалось, что он отправился закупать оружие), Ник добрался до дома – и обнаружил, что Елена ушла.

– Послушай, Ник, ты, возможно, сделал куда больше добра, чем любой другой служащий разведки.

Уоллер помолчал, потом медленно – он явно давно уже обдумал эти слова – произнес:

– Если бы я позволил тебе остаться, ты начал бы разрушать то, что тобою сделано.

– Возможно, я еще подтянулся бы, – вяло отозвался Брайсон. – Со временем. Мне очень хочется в это верить.

Этот разговор уже не имел смысла, но Брайсон никак не мог остановиться.

– Ты обязательно подтянешься, – спокойно отозвался Уоллер. – Мы называем подобные вещи «сигналом часового». Заблаговременно поданным предупреждением. Ты пятнадцать лет входил в высшую лигу. В высшую. Но пятнадцать лет, Ник! Для полевого агента это такой же солидный срок, как для собаки. Твоя сосредоточенность рассеивается. Ты выгорел, Ник, и страшнее всего то, что ты сам этого не осознаешь.

Не был ли и печальный конец его брака «сигналом часового»? Уоллер продолжал говорить – спокойно, рассудительно, логично, – а Брайсона захлестнули сосем другие чувства, и одним из них был гнев.

– Мои навыки...

– Я ничего не говорю о твоих навыках. Пока речь идет об оперативной деятельности, тебе нет равных – даже сейчас. Я имею в виду сдержанность, самообладание. Это уходит первым. И этого тебе не вернуть.

– Тогда, возможно, мне помог бы отпуск.

В голосе Брайсона проскользнула нотка отчаянья, и Ник почувствовал, что ненавидит себя за это.

– Директорат не дает отпусков, – сухо отозвался Уоллер. – Ты это знаешь. Ник, ты полтора десятка лет творил историю. Теперь ты можешь изучать ее. Я возвращаю тебе твою жизнь.

– Мою жизнь... – бесцветным голосом повторил Брайсон. – Значит, ты имеешь в виду отставку.

Уоллер откинулся на спинку кресла.

– Ты знаком с историей Джона Уоллиса, одного из величайших британских шпионов семнадцатого века? Он творил настоящие чудеса в сороковые годы того века, расшифровывая послания роялистов к членам парламента. Он участвовал в создании английской Черной палаты – тогдашнего прообраза Агентства национальной безопасности. Но когда он ушел от дел, то сделался профессором геометрии в Кембридже и участвовал в разработке современных способов счисления – то есть помог пробиться чему-то новому и на этой стезе. Кто был более важен – шпион Уоллис или ученый Уоллис? Уход в отставку еще не означает безделья.

Это было возражение вполне в духе Уоллера, притча со скрытым смыслом. Но Брайсон едва не расхохотался от его нелепости.

– И чем же, по твоему мнению, я смогу заняться? Пойти в копы, с дубинкой и пистолетом сторожить по ночам какие-нибудь склады?

– Integer vitae, scelerisque purus поп Mauris jaculis, neque arcu, nec venenatis gravida saggittis pharetra.