Вдруг раздался взрыв, и Брайсон почувствовал, как на него брызнула кровь. Посреди лба телохранителя появилось темно-красное отверстие. Мужчина обмяк и мертвым грузом повис на руках у Брайсона. Ян – наверняка случайно – застрелил собственного товарища.

Брайсон развернулся, резко изогнувшись вбок, – как раз вовремя, чтобы пропустить вторую пулю у себя над головой, – и бросился в открытую дверь и дальше, в коридор. Пули жужжали вокруг, расщепляя дерево и оставляя выбоины на металлических переборках. Брайсон, сопровождаемый оглушительными воплями сирены, понесся по коридору.

– Давайте взглянем ситуации в лицо. Вы не собираетесь оспаривать мои слова, не так ли?

Роджер Фрай выжидающе взглянул на сенатора Джеймса Кэссиди. За те четыре года, в течение которых Фрай исполнял обязанности главы группы поддержки, он регулярно помогал набрасывать черновики политических заявлений для заседаний конгресса и речей для предвыборных выступлений. Всякий раз, когда возникал какой-либо щекотливый вопрос, сенатор обращался именно к Фраю. Когда речь заходила о настроениях избирателей, Кэссиди мог безоговорочно положиться на этого худощавого рыжего мужчину, недавно перешагнувшего сорокалетний рубеж. Политика цен, поддерживающая фермеров-животноводов? Если займешь одну позицию, городские адвокаты поднимут крик о безжалостном убийстве, а если займешь другую, тебя возьмет в оборот сельскохозяйственное лобби. В таких случаях Фрай зачастую говорил: «Джим, это все помои. Голосуй, как совесть подскажет». Он знал, что именно таким образом Кэссиди и сделал карьеру.

Лучи предзакатного солнца проникали через венецианские шторы, образуя рисунок на полу сенаторского кабинета и заставляя блестеть полированный письменный стол из красного дерева. Кэссиди, сенатор от Массачусетса, оторвался от бумаг с инструкциями и встретился взглядом с Фраем.

– Надеюсь, Родж, вы понимаете, как высоко я вас ценю, – произнес сенатор, и на его губах заиграла улыбка. – Прежде всего за то, что вы так замечательно умеете управляться с прагматичной, изворотливой, ловкаческой стороной этого дела, а я тем временем могу себе позволить иногда встать на дыбы и высказать все, что считаю нужным.

Фрая всегда изумляло, насколько выразительно, именно по-сенаторски, выглядит Кэссиди: искусно уложенная копна волнистых серебряных волос и лицо, словно вышедшее из-под резца ваятеля. Рослый сенатор – в нем было чуть больше шести футов – был очень фотогеничен благодаря своему широкому лицу и высоким скулам, но самой его выигрышной чертой являлись глаза. Они могли становиться теплыми и дружескими, заставляя избирателей верить, что они нашли в сенаторе Кэссиди родственную душу, а могли делаться холодными и беспощадными, пронизывая насквозь свидетеля, вызванного на заседание сенатской комиссии и ведущего себя по-дурацки.

– Иногда? – Фрай покачал головой. – Я бы сказал – чертовски часто. Чересчур часто для сохранности вашего политического здоровья. Когда-нибудь это выйдет вам боком. Даже последние выборы были потруднее прогулки в парке, осмелюсь вам напомнить.

– Вы слишком много беспокоитесь, Родж.

– Должен же хоть кто-то этим заниматься.

– Послушайте, избиратели волнуются. Я показывал вам это письмо?

Письмо пришло от некой женщины, жительницы северного побережья Массачусетса. Она выставила иск против маркетинговой компании и обнаружила, что компания располагает тридцатью убористо исписанными страницами сведений о ней, собранных на протяжении пятнадцати лет. Эта информация была сгруппирована более чем по девятистам вопросам – от того, какое снотворное предпочитает эта женщина и чем лечится от изжоги и геморроя, и до того, каким мылом пользуется, принимая душ.