Увлечение охотой сблизило Улугбека в эти годы еще с одним примечательным человеком, которому суждено было стать его самым большим и верным другом, даже более преданным и любящим, чем родные сыновья правителя. Его звали Алладин Али ибн-Мухаммед, и был он простым сокольничим, - эта придворная должность называлась «кушчи». Кличка так привязалась к юноше, что его потом стали называть не тем именем, которое он получил при рождении, а просто Али-Кушчи. Еще позднее, когда он, как и Улугбек, стал большим ученым и продолжателем дел своего друга и учителя, Али-Кушчи назовут еще «Птолемеем своей эпохи».

Но пока они оба не ведают о своей грядущей славе, носятся на взмокших конях среди зарослей тугаев и камыша по берегам Сыр-Дарьи, хвастают друг перед другом убитой дичью, а вечерами, вытянувшись на ковре у костра, смотрят, засыпая, на звездное небо и ведут тихие, задушевные беседы обо всем на свете. У правителя не было тайн от своего юного друга. Даже о щекотливых интригах гарема он мог спокойно советоваться с ним.

Постепенно Али-Кушчи стал словно ожившей тенью Улугбека. Он сидел позади него и слушал ученые споры. Вместе с правителем он обсуждал планы новых построек, которыми тот мечтал украсить Самарканд - «Лик Земли».

На Регистане, напротив медресе, воздвигли ханаку для бродячих дервишей. Улугбек сделал и еще одну уступку духовным наставникам. Он приказал изготовить из серого мрамора громадную подставку для книги корана в соборную мечеть Тимура. Пюпитр этот сохранился до наших дней. Теперь он стоит во дворе полуразрушенной мечети. Если коран, который чтецы клали на него, соответствовал таким размерам, то это, пожалуй, была самая большая рукописная книга в мире. Но, к сожалению, она куда-то бесследно исчезла еще в прошлом веке, остались лишь предания о ней.

Неподалеку от Регистана было выстроено громадное здание городских бань. Их прозвали в народе «банями Мирзы». Весь пол в них и стенки бассейнов были выложены цветными камнями. Но никаких следов здания теперь не сохранилось.

Улугбек словно чувствовал, что все его постройки окажутся недолговечными. Перед глазами у него был наглядный пример - соборная мечеть Тимура, о которой шумели придворные льстецы:

- Купол был бы единственным, если бы небо не было его повторением, и единственной была бы арка, если бы Млечный Путь не оказался ей парой.

Прошло совсем немного времени, а мечеть уже начинала потихоньку разрушаться.

Смерть Тимура и последующие смуты не позволили как следует завершить все работы. Кое-где стены наскоро замазали штукатуркой, покрыли расписными плитками, но все это было непрочным. Нередко, когда в мечеть набивалось особенно много людей, с потолка на молящихся падали кирпичи.

Улугбеку вспомнились разговоры в городе, о которых ему поспешили донести услужливые соглядатаи. Однажды обвалился такой большой кусок потолка, что люди начали в панике выскакивать вон из мечети. И один из городских насмешников говорил будто бы в толпе:

- Поистине эту мечеть надо назвать заповедной, а молитву, совершаемую в ней, - молитвой страха.

В толпе засмеялись. Ободренный общим сочувствием, насмешник продолжал:

- Будь я поэтом, как Секкаки, то сочинил бы такое стихотворение об этой мечети и приказал бы поместить его над входом: «Слыхал я, что ты, мечеть, построена на средства, добытые путем неправедным, но, хвала аллаху, ты не находишь сочувствия, как и женщина, кормящая сирот на средства, добытые распутством. Горе тебе! Не совершай прелюбодеяний и не твори милостыни одновременно».

Доносчики сообщили и имя смельчака, посмевшего так говорить о делах Тимура: Аллахдад, «человек остроумный, хитрый и проницательный, совершивший сто бегов и тысячу обходов вокруг каабы непристойных речей».