Набожность вовсе не мешала хадже держать в железной строгости свое сложное хозяйство, разбросанное по всей стране. Наблюдал за порядком в каждом владении доверенный управитель. Хаджа Ахрар подбирал их всегда сам. Однажды чутье обмануло его. Управителем одного из владений оказался человек слишком честный и добрый, чтобы выжимать из крестьян такие доходы, какие требовал хаджа. Ахрар немедленно сместил его. Новый управитель был достаточно жесток, но и смел. Он ухитрялся обсчитывать даже Хаджу Ахрара. Когда тому доложили о проделках плута управителя и посоветовали прогнать его, хаджа цинично ответил:

- Зачем? Лучше вор, приносящий большой доход, нежели человек честный и правдивый, но дохода не приносящий. Вор получает и для себя и для меня, не так ли?

В душных, полутемных мастерских обливающиеся потом рабочие выделывали для хаджи знаменитую самаркандскую бумагу. Медлительные верблюды несли ее на своих горбах в Хорасан и еще дальше на запад, в страны неверных франков. Другие караваны везли в Моголистан и Китай хлопок, кунжут, рис с полей Хаджи Ахрара, а обратно привозили шелк, пряности, драгоценные камни, которые превращались в звонкую монету на прилавках самаркандских базаров. И пока Улугбек считает звезды, все больше несметных богатств стекается в маленький домик на окраине города, где, словно терпеливый паук, раскинувший паутину, сидит тихий и неприметный Хаджа Ахрар.

Он был неслышным, но всезнающим и всевидящим. Еще лучше, чем даже собственное хозяйство хаджи, была налажена его «духовная служба». Стоило ему произнести несколько слов тихим, вкрадчивым голосом - и через несколько дней дервиши уже разносили повеления «святого человека» по дальним городкам и селениям. Сам он не выступал с проповедями, не обличал Улугбека, не грозил нечестивцам вечными загробными муками. Но стоило ему только мимоходом проронить несколько слов - наутро эти слова уже гремели, приумноженные проклятьями, в какой-нибудь из городских мечетей.

Земные заботы нередко отрывали Улугбека от ученых трудов. Ему приходилось вспоминать, что он правитель, и заниматься государственными делами. В Моголистане шла подозрительная возня между вожаками отдельных племен. Было похоже, что враги там снова поднимали голову. Улугбек не открывал военных действий, «о ему пришлось заняться хитрыми дипломатическими интригами. И вел он их не очень честно, наживая себе все больше тайных врагов. Когда в Самарканд, ища у него защиты, приехали вожаки некоторых монгольских племен, Улугбек вероломно обманул их. Беглецов радушно встречали и приглашали войти в ворота крепости, якобы отведенной им для жилья. А у других ворот их ждали воины и отрубали головы. Это предательское избиение так поразило и потрясло всех в Моголистане, что от него даже стали вести новый счет годам, дабы и потомки не забыли о злодействе правителя Самарканда.

Обострялась и вражда с узбекскими ханами. Улугбек не мог им простить своего поражения и все время пытался внести раздор между узбекскими племенами и посадить во главе их своего ставленника. Ненависть накапливалась, и настанет время, когда она переполнит чашу терпения и поведет кочевых узбеков на Самарканд.

Немало хлопот и новых врагов приносили правителю и внутренние дела. Порой он бывал резок и крут, в запальчивости принимал несправедливые решения, и число озлобленных росло.

Главным казием Самарканда был некий Мухаммед Мискин. Улугбеку довелось столкнуться с ним. Случай был казуистический, и правитель запутался в нем.

Как это делал частенько и Тимур, Улугбек порой участвовал в некоторых купеческих авантюрах.