Он думал выехать рано утром, но задержался, потому что захотел на прощанье побывать в обсерватории. Там он долго стоял на площадке для наблюдений и смотрел на окрестные поля, на сад Накши-джехан, где так часто шумели веселые пиры. Деревья в саду уже начали облетать, и за их мокрыми стволами виднелись голубые стены китайского фарфорового дворца.

- Позволь мне сопровождать тебя, учитель, - сказал стоявший рядом Али-Кушчи. - Путь далек и опасен, а ты уже стар.

Улугбек пожал плечами и ответил ему старинным изречением:

- «Если небо - лук, а судьба - стрелы, то стрелок - сам аллах. Куда убежишь от него?»

Потом, положив руку ему на плечо, он добавил:

- А кто же останется здесь? Не тревожься, я скоро вернусь, и мы опять будем продолжать наши труды. Иди, уже близится вечер, надо готовиться к наблюдениям.

Они обнялись. Али-Кушчи смотрел с башни, как Улугбек с помощью слуг тяжело взобрался в седло и медленно поехал по дороге в город. На повороте он обернулся и крикнул:

- Береги книгу!

Ветер относил его слабый, надтреснутый голос, но Али-Кушчи услышал и помахал шапкой.

Покинул Самарканд Улугбек только вечером, когда уже начинало смеркаться. Его сопровождали несколько слуг и случайный попутчик, некий хаджа Мухаммед-Хусрау. Он уже побывал в Мекке и получил почетное право носить белую чалму на голове, но ведь помолиться дважды гробу пророка вернее, чем один раз.

Абдал-Лятиф, дабы показать всем, что он простил неразумному отцу все грехи и обиды, вышел их проводить на террасу дворца и пожелал доброго пути и благополучного возвращения.

- У вас очень почтительный сын, мирза Улугбек, - умилился хаджа.

Хаджа оказался болтливым, и Улугбек весело поддерживал разговор. Лошади бодро трусили по дороге, позвякивая уздечками. Так они ехали, два старика, и беззаботно беседовали, а над их головами загорались первые звезды.

Увлекшись разговором, Улугбек не сразу расслышал торопливый топот копыт за спиною. Слуги давно уже испуганно оглядывались.

Их догнал забрызганный липкой грязью всадник на мокрой от пота лошади. Видно, он очень спешил. Лицо его было незнакомо Улугбеку. Он никогда не встречал этого человека.

Гонец, не снимая шапки, торопливо сказал, что он послан великим ханом, которого опечалил столь быстрый отъезд мудрого мирзы Улугбека. Такому почтенному и убеленному сединами человеку не подобает путешествовать без свиты, словно простому купцу. Поэтому хан изволил повелеть, чтобы мирза Улугбек тотчас же остановился бы на ночлег в кишлаке, куда его проводит гонец, и там ожидал достойной его свиты, которая вызвала бы одобрение «малых и больших, таджиков и турков».

Улугбек хотел продолжать путь, но гонец схватил его лошадь под уздцы и повел за собой.

Вскоре они въехали в какой-то маленький кишлак. Все уже спали, только собаки хрипло лаяли и завывали за глиняными дувалами. Улугбек слез с лошади и стал стучать в ворота первого попавшегося дома. Долго не открывали, потом в калитке появился испуганный хозяин с фонарем в руке. Разглядев богатую алтайскую шубу Улугбека и всадников на хороших конях, он начал торопливо кланяться и приглашать в дом.

Улугбек вошел в комнату, где тревожно метался на низком столике желтый огонек светильника, гоняя по стенам уродливые тени. Было холодно. Улугбек сказал, чтобы развели огонь и сварили мяса на ужин. Был месяц рамазан, время великого поста, и он ничего еще не ел с рассвета.

Хозяин притащил охапку кривых сучьев, и один из нукеров, оттолкнув его в сторону, начал раздувать огонь в глиняном очаге. Сучки были сырые, разгорались плохо. Из очага с треском вылетали искры.