— Ладно, — сказал он каким-то придавленным голосом. — Надо убираться отсюда. Ты, Ада, иди подгони машину к выходу. Я приду через минуту…

Она поглядела на него с жалостью и мне показалось с легким презрением. Томатный сок все-таки… Какая уж тут серьезная любовь…

Она встала и быстро пошла к выходу. Один из этих четверых, маленький и вредный, поднялся было ее перехватывать, но тут сосед мой решился на отчаянный поступок. Он сам пошел к ним, как кролик. Он тоже был невысокого роста. Выше меня, конечно, поплотнее, пошире в кости.

— Братва! — сказал он почти с отчаянием, присаживаясь к ним за стол на краешек стула. — Позовите-ка официанта. Надо выпить мировую…

С этими словами он вытащил несколько сотенных бумажек. Долларов. Я мельком оглядел всех четверых. Заинтересованное презрение явственно читалось в выражении их лиц, иначе не скажешь. Все-таки они его достали. Все-таки они его раскололи на эти зеленые.

— Бутылку шампанского! — сказал он, этот Прозоров.

Или мне так почудилось? Прозоров перебирал в руках свои доллары, отложил одну купюру в нагрудный карман пиджака, а какие-то бумажки протянул одному из быков, рыжему и конопатому. В зале стало как-то очень-очень тихо, слышно было, как где-то за стеной позвякивают в мойке тарелки. Рыжий молча принял деньги, недоуменно стал их разглядывать.

— Дружков похоронишь, — серьезно сказал Прозоров, вставая. — Только чтоб все честь по чести… Духовой оркестр, венки и прочее… И смотри у меня! Я после зайду, проверю, как ты ухаживаешь за могилками…

Ну а потом все это и произошло. Кто мог ожидать? Честно говоря, я никогда не думал, что пистолет стреляет так оглушительно громко. До сих пор звенит в ушах, хотя прошло уже полтора часа.

Он в пару секунд, как робот какой-то в упор расстрелял троих, несколько мгновений раздумывал над четвертым, рыжим… Рыжий сидел с отвалившейся челюстью, журчащая струйка лилась из-под него на пол.

А он усмехнулся и — пошел к выходу.

Куда делась моя случайная знакомая, не знаю. Когда я опомнился и огляделся, ее уже не было. Это, конечно, к лучшему.

— Тебеньков! — крикнул сержант, скользя взглядом по лицам задержанных…

Это меня. На допрос к дознавателю. Я встаю и иду за сержантом на второй этаж. Навстречу нам по лестнице спускаются трое. Это те, один из которых нанес “несколько сокрушительных ударов”. Они теперь не так оживлены, по-видимому, начинает выходит давешний хмель.

Дознаватель молодой и какой-то несерьезный, похож на студента. Он привычным жестом вытаскивает свои бланки, обнажает перо. Пока он готовится приступить к своим служебным обязанностям, я успеваю подумать о том, что, может быть, ничего и не было, а только пригрезилось мне с пьяных глаз. Уж больно неправдоподобно. Положил троих и ушел на глазах у всех как ни в чем не бывало.

По крайней мере протокол, подписанный после двенадцати ночи, точно не имеет юридической силы. Я почему-то в этом убежден. Надо будет после справиться у знакомых юристов…

КОЛДУНОВ

Колдунов сидел в своем служебном кабинете, откинувшись на высокую спинку кожаного кресла и пусто созерцал потолок, не находя в себе никаких сил подняться и совершить хоть какое-либо действие. Он находился в ватном, полуобморочном состоянии, и лишь одна звенящая осой мысль билась в его голове:

“Бежать, бежать, бежать!”

Да, эта мысль теперь всецело овладела существом Колдунова.

Когда московские и местные осведомители донесли ему, что грядет тотальная проверка комбината и города Генеральной прокуратурой, а РУБОП собрал для данной проверки убийственные материалы, Вениамину Аркадьевичу открылось, что в жизни его наступила черная полоса, однако впоследствии, то бишь, сегодняшним утром обнаружилось, что полоса эта была белой… И всему причиной стали донесенные ему на ухо совершенно секретные сведения, будто им занимается отныне Федеральная служба безопасности.