Старик кивнул, хмуря брови: понимаю, мол. И снова сел, опершись на палку.

— А сейчас умойтесь под колонкой. Вон висит полотенце. Потом зайдите в ту маленькую комнату и переоденьтесь. — Латофат, махнув полной рукой, отчего широкий рукав шелкового халата скользнул к самому плечу, показала на времянку в углу двора. — Там я приготовила вам новый чапан, рубашку и ичиги. А это тряпье, — она брезгливо сморщила нос, — снимите с себя и бросьте в угол.

— Пророк сказал: «Дай неимущему одно — аллах вернет тебе девять». А-аминь! — Старик провел по лицу ладонями и, постукивая палкой, направился к худжре около летней кухни.

— Кроме чапана, все ваше, насовсем! — с гордостью крикнула вслед ему Латофатхон.

Старик, шагавший было с явным удовольствием, замедлил шаги, сник. Очень хотелось ему наконец надеть новую одежду. Он остановился, недоуменно посмотрел на невестку.

— Я чапан взяла напрокат, после тоя должна вернуть, — пояснила та.

Бува промолчал, только кивнул и вошел в худжру. Перед вечером пришел Аббасхан Худжаханов. Увидев отца, сидевшего разодетым во дворе, на минуту задержался возле него.

— А-а, отец! Здравствуйте. Как поживаете? — сказал он, похлопывая Тура-буву по плечу, и, не дожидаясь ответа, направился к дому.

На ступеньках, облицованных плиткой, он снял туфли и в одних носках ступил на сверкающий паркет веранды. Этот паркет, выделенный для возглавляемого им учреждения, он привез домой и выложил все комнаты. Бесшумно ступая по плюшевой дорожке, он скрылся во внутренних покоях.

Через несколько минут Аббасхан вышел, облаченный в полосатую пижаму, и пригласил отца на веранду. Велел Латофатхон принести чаю. Он подробно рассказал обо всем Тура-буве, так сказать, проинструктировал…

В воскресенье двор Аббасхана Худжаханова, где были поставлены столы, накрытые белыми скатертями, заполнили гости. На «юбилей» Тура-бувы были приглашены уважаемые люди города, занимающие высокие посты. Пришли и махаллинцы, среди которых были Нишан-ака, Хайитбай-аксакал, Чиранчик-палван, который обрюзг за последние годы, полысел, и недавно освободившийся из тюрьмы Мусават Кари.

Гости, уже опьяневшие и разомлевшие от избытка еды, не обращая внимания на старика, звонко чокались бокалами, шумно разговаривали, смеялись.

К Тура-буве, растерянно поглядывавшему по сторонам, подошел Аббасхан и тихо, чтобы никто не слышал, сказал:

— Теперь ступайте, отец, туда, к себе.

— Хорошо, сынок, хорошо, — закивал старик и, постукивая палкой, засеменил к худжре.

— Эй, Хормамат! — позвал Аббасхан одного из присутствующих джигитов. — Заварите-ка крепкого чая да отнесите имениннику.

— Будет сделано, хозяин, — ответил паренек и умчался исполнять приказание.

Латофатхон после того, как пропустила с гостями несколько рюмочек коньяку, внезапно прониклась сочувствием ж тестю, собрала со стола того-сего и занесла к старику, проведала его, наказала, чтобы не скучал.

А за столами в честь Тура-бувы, «почтеннейшего и любимого отца», произносились тосты. То один, то другой заплетающимся языком произносил его имя, предлагал выпить за его здоровье и желал долгих лет.

Старику же хотелось совсем немногого: выйти из темной худжры и посидеть вместе с людьми, послушать, о чем они говорят, и понять в меру своего разумения. Но сын и невестка дали понять, где его место, исключили такую возможность. Опасаются, что он проговорится кому-нибудь. А зачем ему говорить? Ведь той в честь обрезания внука для него такой же праздник.