За ними поднималась вверх отвесная скала, под ними глубокое ущелье, а вдали виднелись стальная нить Терека и светлые равнины.

— Отец, — сказал Халид после долгого молчания, — смогу ли я потом, через многие годы, достигнув вершины, посмотреть вниз на свою неправедную, нечистую любовь?

Таштемир встал, достал из мешка веревку. Обвязав покрепче Халида, он обвязался сам. Так издавна чеченцы косили над пропастью в одной связке. Потом они точили косы, Халид пошел по самому краю обрыва, а старик ближе к стене. Вот так они и работали, но Таштемир так и не ответил своему сыну на последний вопрос.

Площадка сужалась, и работа приближалась к концу. Таштемир уже выпрямился, чтобы подозвать сына на скромную трапезу, как наверху прозвучал выстрел. Горное эхо полетело, рикошетя о скалы. Старик поднял голову, но вдруг веревка натянулась, он не удержался на ногах и, падая на землю, увидел Халида с красным пятном на бешмете, который завис над пропастью на какое-то мгновенье, а потом рухнул вниз.

Таштемир почувствовал сначала короткий миг свободы перед ударом и уперся в землю растопыренными руками и ногами. Он выдержал удар, только чуть-чуть поддался и съехал к краю пропасти. Ноги нащупали выступ, и Таштемир замер.

Сверху посыпались мелкие камешки, стрелок покидал свою позицию. Таштемир запрокинул свое лицо в небо и закричал:

— Будь проклят ты, сын шакала и змеи! Пусть стопы твои никогда не найдут тропы, живот — пищи, а сердце — тепла! Пусть жизнь твоя будет ничтожной, а смерть долгой и мучительной! Пусть твое мертвое тело растащат по гнездам вороны, глаза выпьют змеи, а горькое сердце выплюнет даже пес!..

Он долго посылал проклятья невидимому врагу, пока силы не стали быстро оставлять его.

— Сын мой единственный, Халид! — позвал старик.

Но больше надеялся не на ответ, а на то, что почувствует через веревку какую-то жизнь на том конце. Он прислушался. Нет, все молчало. Мертвое тело, которое уже покинула душа, тянуло вниз, туда, где все было лживо и обманчиво.

Таштемир вынул нож, пробормотал какие-то слова. Но когда поднес его к веревке, понял, что не сможет перерезать эту пуповину. Тогда он отшвырнул нож подальше. Медленно поднялся на дрожащих ногах, посмотрел в последний раз на необъятное далекое небо и прыгнул в пропасть, пытаясь в последнем полете обнять своего сына…

Прощание с лагерем было скорым. Пожитков у Айшат не было никаких. Пара кроссовок, платье, юбка, да платок — все на ней.

А перед уходом из лагеря ей приснился сон. Приснилась Искра. Приснилась Тамара. Тамара звала ее:

— `Иди ко мне. Иди ко мне, люби меня. Люби!`

А Айшат спрашивала:

— `Ты где? Как к тебе пройти?`

Тамара стояла на краю крыши многоэтажного дома. И дом этот на самом деле был железнодорожным вокзалом. Это было вроде как в Москве, потому что на крыше у вокзала были рубиновые звезды, как на башнях Кремля…

Тамара махала ей рукой и звала:

— `Иди сюда, иди ко мне в рай, только не забудь пояс с миной надеть! Пояс не забудь, и я тебя здесь жду, жду в раю, приходи, я буду тебя любить…`

Странный такой сон, хотя ничего странного в нем и не было, а все на самом деле было ясно и понятно.

Отец Айшат пропал без вести в недрах Гудермесских и Грозненских изоляторов ФСБ… Отца, по-видимому, даже не удастся похоронить по их обычаям, похоронить на горке возле старинной башни, где лежат все восемь колен их предков…

А ее девичью, ее женскую честь украли те русские в малиновых беретах… С лысыми головами да с усами, как подковы…

И она теперь отомстит.