— Фомка, брось эту ведьму! — закричал казак в ужасе. — Заруби ты ее, окаянную!

— Айда, Акимка, айда! — опять крикнул Фомка, бросая девушку поперек седла.

Рану саднило, но скоро встречный ветер ударил казаку в лицо, остудил боль и вернул ему прежнюю удаль. Кони несли их подальше от чужих гор, и казаки теперь больше всего желали — как можно скорее увидеть бурые воды Терека.

Леха Мухин проснулся.

Ах, этот сладкий переход из сонного небытия, из мира внутреннего в мир внешний… Балансировать на его хрупкой грани было высшим наслаждением. И сочный весенний воздух, слегка колебавший тюлевые занавески Лехиной комнаты, тревожно волновал еще сонное сознание свежими запахами цветущего сада.

Сквозь неплотно запертую дверь было слышно, как по коридору из ванной прошла в свою спальню мать. Сон уже бесповоротно улетел в свое волшебное царство, но раскрывать глаза категорически не хотелось. Часов восемь где-то. Папаша уже час как на работе.

Мухин представил, как отец, вывалившись из метро, шкандыбает к проходной своего завода, по пути рассказывая корешам старые анекдоты, при этом молодясь и выдавая себя не за старого козла, каким натурально являлся, а за козла молодого…

«Неужто и я буду таким к их возрасту?» — с ужасом подумал Мухин.

Начинался новый день.

«Ох, когда я стану очень богатым и знаменитым, — подумал Мухин, — я велю поставить себе большую-пребольшую никелированную кровать с блестящими шарами на спинках, прямо в яблоневом саду. Велю застелить ее лучшими простынями и перинами, поставить ее в тени самой большой яблони, и буду спать сколько влезет…»

В комнату без стука вошла мать.

— Завтрак на столе, и вообще, ты в институт собираешься?

Она постояла секунду, потом повернулась и прикрыла за собою дверь.

День начинался.

А как закончился день вчерашний?

Началось все вполне пристойно. Его однокурсники — Генка, Пашка толстый… Что может быть достойнее для студентов почти что выпускного четвертого курса… Что может быть достойнее, чем раскатать вечером «тридцатку» по рублю за вист, сидя не в какой-нибудь там общаге, а в комфортной обстановке мухинской квартиры, потягивая «Клинское» пивко. Для полного кайфа не хватало только прислуги. Но папаша на своей ржавой «волжанке» увез мамашу на огород… На шесть взлелеянных соток участка под Клином… Придав своим лицам выражение усталости бывалых вояк, друзья сдавали, пасовали и вистовали, играли мизер, отхлебывали из стаканов и непрестанно курили.

Это был отличный вечер. Непринужденно текла беседа. О разных приятных пустяках. О доценте Подсекаеве, о предстоящей летней практике, о девчонках с параллельного факультета.

Муха играл, не зарываясь, и к девяти вечера имел двадцатку в пуле, вполне приличную горку и кучу вистов на своих партнеров.

А в девять, когда по телеку дикторша с пробором принялась рассказывать о встрече Путина с олигархами, в дверях мелодично протренькал звонок.

— Не открывай, Муха, — пропел сквозь табачный дым из своего кресла Генка. — Приличные люди сперва звонят по телефону.

Если спросить тогда Леху Мухина, пошедшего открывать, кого меньше всего ожидает увидеть на лестничной площадке, он бы, наверное, ответил: «Леву Шевченко».

Но когда открылась дверь, взору Леши Мухина явился именно он, старый школьный приятель, ныне беспутный музыкант Лева.

Шевченко был пьян. Густые, длинные, ниже плеч, черные волосы, какие носят только хэви-металлисты, лохмами разметались по плечам.