— Что же это делается?! — воскликнул он. — Что же ты делаешь со мной, Айшат? Остановись! Дай сказать тебе слово, дай поглядеть в твои глаза!

Но она шла легко, не оставляя следа. Кусты и деревья запросто пропускали ее, а Басаргина ветки больно хлестали по лицу. Временами ему казалось, что он следует за виденьем, миражом, так легка и прозрачна была Айшат.

У ручья она остановилась. Лесная вода была выбрана ею в свидетели. Поручик, как зверь, продрался сквозь кустарник и остановился, тяжело дыша. Глаза Айшат были больше ее лица, больше весеннего леса и утреннего неба. Они были больше жизни.

— Довольно, Айшат, — сказал Басаргин, переводя дух, — давай поговорим. Только вот поймешь ли ты меня? Но глубину чувств можно понять, и не зная языка. Ведь так? Тогда выслушай меня. Да, я заигрался в эту странную игру, правила которой не я придумал, и роль тоже написана не мной, а другим. Чудак! Как слабоумный идальго из Ла-Манча, я начитался романов, только не рыцарских, а русских, кавказских. Я упорно примерял к себе образ Печорина, играл, переигрывал. Мне казалось, что только такая жизнь достойна моей души, жажда действия, избыток чувств, но обреченных на пустое кипение, бесполезное прожигание. У меня дух захватывало от этой роли, хотя я не чувствовал ни скуки, ни разочарования, наоборот, моя жизнь страшно нравилась мне. Я с удовольствием ходил в набеги, сидел в засаде, разговаривал с казаками, казачками… Не было во мне этой высокой болезни, я слишком любил в себе обычного человека, которому просто нравится жить. Но я так привык чувствовать за собой эту печоринскую тень… Что бы было со мной дальше? Не знаю. Но я встретил тебя, моя Бэла…

— Айшат, — сказала девушка, глядя на поручика внимательно.

— Да-да, Айшат! Конечно, Айшат! Я встретил тебя, и вся эта игра наполнилась смыслом. Все написанное не для меня действительно стало моим. Как бы чужая книга закончилась, и открылись страницы моего романа. Живого, настоящего. Конечно, ты — не Бэла, ты — Айшат, а я — не Печорин… Все это глупые фантазии, а теперь начнется жизнь. Ты станешь моей женой, мы уедем в Петербург, в мое имение, за границу, в Париж… Я дам тебе образование, выведу в свет. В тебе удивительным образом будет сочетаться восточная пластика и европейское воспитание. У нас родится сын — новый Жуковский… Нет, Лермонтов! Айшат… Моя Айшат…

Басаргин порывисто обнял ее, только не ладонями, как задумывал, а схватил, словно в охапку. Она была так тонка, что выскальзывала из его объятий. Поручику пришло на ум, что сейчас происходит какая-то сцена из древней мифологии. Нимфа превращается в змею, огонь, воду, а он должен непременно удержать ее в руках, хотя это почти невозможно.

Чеченка выскользнула из его объятий, но не убежала. Она сама вдруг приблизилась к нему, позволяя заглянуть в самую темную глубину ее глаз, и сказала только одно слово:

— Ахмаз.

— Что «Ахмаз»? — Он схватил девушку за руки, приблизил к ней свое лицо, стараясь прочитать потаенный смысл в ее взгляде. — При чем здесь Ахмаз? Кто такой Ахмаз?

Айшат что-то сказала по-чеченски, и Басаргин среди других слов опять услышал имя спасенного им горца. Произнеся это, девушка с необыкновенной для ее хрупкого тела силой притянула поручика к себе и поцеловала его в губы.

— Моя Айшат! — воскликнул пораженный в самое сердце Басаргин. — Не говори мне ничего! К чему слова? Моя Айшат!

— Отпусти ее! — вдруг раздался над ними громкий голос. — Ну?!

Басаргин отпрянул назад. Всадник в нескольких шагах от них едва сдерживал волнующегося коня.