Однажды Таштемир проснулся в полной уверенности, что во сне ему была показана истинная, правильная Йа Син — тридцать шестая сура Корана. Таштемир помнил, что во сне он испугался, потому что читал ее голос сверху, как бы над ним, умирающим, в качестве отходной молитвы. Но он хорошо помнил, что сумел подняться к читающему и ему щедро был истолкован смысл «сердца Корана». Таштемир услышал такое, отчего, проснувшись, сразу хотел бежать к мулле, чтобы поделиться с ним увиденным и услышанным. Но сон есть сон. Пока он слезал с крыши, побранился дежурно со старой Фатимой, сон забылся, ушел, как сквозь пальцы, в песок вечности.

В эту ночь Таштемиру не спалось. То ли дым чеченских очагов не поднимался вверх, мешая дышать горным воздухом, то ли само небо опустилось греховно низко и душа не спешила временно покинуть свою клетку. А еще вечером он слышал выстрелы, которые раздавались то вверху в горах, то спускались ниже.

Пальба быстро перемещалась, громыхала то здесь, то там, все это означало беспорядочную погоню, когда преследователи то идут по следу, то видят свою жертву, то опять теряют ее. Должно, джигиты гнали сбежавшего пленника. Но для пленника босиком и в колодках беглец был слишком резов. Таштемир вслушивался в далекие звуки и раскаты выстрелов, но не совсем понимал происходящее. Вот раздался одинокий выстрел, потом какое-то время горный лес молчал, а потом разразился беспорядочной стрельбой.

Старик весь день и вечер внимал этой странной охоте в горах, а теперь, лежа на крыше, по привычке прислушивался к лесным звукам, вместо высшего горного дыханья. Но ночь зашумела вдруг совсем рядом с его саклей. Сначала забрехал его старый пес с порванным ухом. Когда он чуял чужака, то так заходился, что старые связки подводили, и собака начинала хрипеть и кашлять. Вот и теперь Таштемир слышал, как сипят и клокочут собачьи внутренности. Кто-то чужой приближался к его сакле.

Привстав на коленях, Таштемир всматривался в ночную мглу. И там, куда он смотрел, мелькнула в лунном свете тень, удлинилась и вдруг стала короткой. Значит, человек или спрятался, или упал. Старый пес бесновался, как в молодые годы. Понятное дело — почувствовал запах крови. Ночной путник был ранен.

Кряхтя, Таштемир слез с крыши и пошел навстречу гостю. Чего было таиться старику? Чего бояться? Смерть уже давно не была для него злом, потому он ее и не страшился, как пришелец не боялся старого волкодава.

— Ассалам алайкум!

По тому, как гость проговорил традиционное для чеченцев приветствие, Таштемир понял, что перед ним русский, вернее казак, что он ранен, очень устал, и еще — что вчерашняя погоня в окрестностях аула была за ним.

— Ва алайкум салам! — ответил старик, подумал и добавил: — Могушалла муха ю хьан?

Как Таштемир и ожидал, пришелец не понял обычного вопроса — как здоровье? Значит, все именно так, как он предполагал. Ну что же, чем дольше был путь гостя, чем труднее был его путь, тем гость дороже. Таков закон горного гостеприимства. Ведь недаром, когда на свет появился предок всех чеченцев Нохчуо, в одной руке он крепко держал кусок железа. Так крепко, что пальцы были белые. А в другой руке — сыр, такой же белый, как пальцы, сжимавшие железо. Но держал Нохчуо сыр бережно, сохраняя его для гостя.

— Урус? — только спросил Таштемир.

— Казак, — ответил незнакомец.

Старик жестом пригласил гостя пройти в саклю. Его жена Фатима жила на свете не первый день, потому уже мешала в широкой глиняной чашке даму — муку из ячменя, ржи и овса — готовила незатейливое, но сытное чеченское толокно. Чуреки с бараньим жиром, сыр и молоко уже ждали гостя, а в очаге горел огонь.