Прежде чем сделать глоток, я жду, пока он не вернется на свое место. Это странный, до непристойности горький напиток; не то, что я ожидал. Я смотрю на него и с изумлением обнаруживаю, что такой человек как Дэлалью начинает свой день с принятия такого крепкого и неприятного на вкус напитка. И я уважаю его за это.

— Не так ужасно, — сообщаю ему я.

На его лице отражается широкая улыбка, что-то похожее на блаженство, и я задумался, не ослышался ли он меня. Он практически сиял, когда начал говорить:

- Я пью свой с добавлением сливок и сахара. Вкус намного лучше, и поэтому…

— Сахар, — я ставлю чашку обратно. Сжимаю губы, не давая возможности появиться улыбке. — Конечно, ты добавляешь сахар. Конечно. В этом больше смысла.

— Не хотите ли, сэр?

Я удерживаю руку навесу. Качаю головой.

— Отзови войска, Лейтенант. Мы собираемся прекратить дневные вылазки, но вместо этого начать осматривать территорию ночью, после отбоя. Ты останешься на базе, — говорю ему я, — где отдавать приказы будет Главнокомандующий с помощью своих людей; выполнять любые требования, которые требуются от вас. Я буду возглавлять группу.

Я прерываюсь. Удерживаю на нем взгляд.

— Больше не будет разговоров о том, что произошло. Гражданские не будут ничего видеть или говорить. Ты понимаешь?

— Да, сэр, — отвечает он, забывая про свое кофе.

— Я отдам приказы сразу же.

— Понял

Он поднимается.

Я киваю.

Он уходит.

Впервые, после того, как она оставила меня, я начинаю надеяться. Мы собираемся найти ее. Теперь, имея в наличии новую достоверную информацию, целую армию… против кучки невежественных повстанцев… — теперь это не кажется таким уж невозможным.

Я делаю глубокий вдох и вновь отпиваю немного кофе.

И удивляюсь, замечая, что получаю удовольствие от его горького привкуса.

Глава 20

Он ждет, пока я вернусь в свою комнату.

— Приказ выполнен, — говорю я, не глядя в его сторону. — Мы выдвинемся этой ночью, — я колеблюсь. — Поэтому… прошу меня простить, но я должен разобраться с другими вопросами.

— Какого это, — спрашивает он, — быть покалеченным? — он улыбается. — Как ты можешь стоять и смотреть на себя, зная, что был покалечен собственными подчиненными?

Я останавливаюсь прямо у порога своего кабинета.

— Что ты хочешь?

— Какое оно, — интересуется он, — твое увлечение этой девушкой?

В позвоночнике чувствуется тяжесть.

— Для тебя она значит больше, чем просто эксперимент, не так ли? — спрашивает он вновь.

Я медленно оборачиваюсь. Он стоит посреди комнаты, засунув руки в карманы, и улыбается мне, отчего мне становится противно.

— Что ты имеешь в виду?

— Посмотри на себя, — говорит он. — Я даже не назвал ее имени, а ты уже распадаешься.

Он качает головой, все еще изучая меня.

— Твое лицо бледное, а единственная рабочая рука сжата в кулак. Твое тело слишком напряжено, и ты слишком быстро дышишь, — он прерывается. — Ты обманул сам себя, сын. Думаешь, что слишком умный? — продолжает он. — А не забыл ли ты, кто научил тебя всем этим уловкам?

Мне горячо и холодно одновременно. Я стараюсь разжать кулак, но не могу этого сделать. Хочу сказать ему, что он не прав, но вдруг почти не ощущаю опоры. Жаль, что я так мало поел утром, и после еще раз жалею, что вообще ничего не съел.

— Я делаю свою работу, — вот и все, что я успеваю сказать.

— Скажи мне, — говорит он, — что тебя не волнует, если она окажется мертвой вместе с остальными.