— Они вернутся, — спокойно сказал Кемпер. — Имея их аппетит, нельзя не вернуться в лагерь. — Как выяснилось позже, он оказался прав, ведь он отлично знал, что представляют из себя эти обжоры. Их кулинарные запросы невозможно удовлетворить; едят они буквально все, а главное — в чудовищных количествах. У панкинов необычайный метаболизм, что и делает их незаменимыми лабораторными животными.
Часть наших животных мы посадили на диету из мяса куставров. И они буквально расцвели, все как один потолстели и внешне выглядели очень жизнерадостно. Контрольные животные на их фоне казались больными и измученными. Даже прихворнувшие крысы и морские свинки, переведенные на диету, поправились и выглядели лучше, чем до болезни.
Когда мы собрались, Кемпер, возившийся возле клеток, сказал:
— Куставры для животных не только пища, но и лекарство. Я уже вижу рекламу: «ДИЕТА ИЗ КУСТАВРОВ ГАРАНТИРУЕТ ВАМ ВЕЛИКОЛЕПНОЕ ЗДОРОВЬЕ И ДОЛГОЛЕТИЕ!»
Вебер заворчал на него. Он и так-то не понимал юмора, а в данный момент был еще и обеспокоен. Его можно было понять. Серьезный, если не сказать большой ученый, он столкнулся с совершенно новыми, никому не известными истинами, многие из которых опровергали, перечеркивали весь его многолетний опыт. Отсутствие мозга, нервной системы, способность умирать по собственному желанию, симбиоз, бактерии… Он не мог согласиться со всем этим сразу. Именно бактерии, как мне кажется, доконали его.
Но тревожился не только Вебер, то же происходило и с Кемпером, поведавшим нам о своих сомнениях перед сном. Он выбрал темой дня разговора самое безумное открытие, взволновавшее нас:
— Я могу объяснить экологическую ситуацию, сложившуюся на планете. Но для этого-нужно изменить наше изначальное отношение к симбиозу, как к длительному процессу. Ведь мы считаем, что куставры возникли в результате грандиозного всепланетного симбиоза. В принципе, поверить в данную экологическую схему можно, если задать ей значительный по масштабам Вселенной временной интервал. Однако у меня возникла другая теория — и мозг, и нервную систему куставрам заменяют бактерии. — Он сделал паузу и продолжал: — Но готовы ли мы осознать, поверить в нее и воспринять? Ведь для этого необходимого сказать себе: эта планета — мир бактерий, а не куставров. Если так, то напрашивается еще один вывод: бактерии, для того, чтобы являть собой разум, образуют единую систему, единый гигантский мозг. Если моя теория близка к истине, значит смерть куставра таковою не является. А упавшее замертво существо — не более, как отстриженный ноготь или вырванный волосок. Могу поздравить Фуллертона — бессмертие найдено, хотя оно приняло столь невероятную форму, что его и бессмертием-то назвать нельзя.
Кемпер остановился, его лицо исказила гримаса боли.
— А вот что меня и в самом деле беспокоит, так это отсутствие защитных механизмов. Даже если принять на веру, что куставры всего лишь фасад, видимая часть мира бактерий, все равно должен существовать защитный механизм. Как обязательная мера предосторожности… Ведь до сих пор все известные нам существа так или иначе обладали способностью защищать самих себя или избегать потенциальных врагов. Одно из двух — существо либо убегает, либо сражается, но оно в любом случае защищает себя, свою жизнь.
Несомненно, Кемпер был прав. Куставры не только не имели защитного механизма, более того, они сами избавляли нас от неприятной обязанности убивать.
— Возможно, мы ошибаемся, — продолжал Кемпер, — и жизнь не так значима, как нам всегда казалось. Возможно, за нее не следует цепляться, бороться из последних сил. Возможно, не стоит бросаться на врага и перегрызать ему глотку только для того, чтобы сохранить в неприкосновенности собственную шкуру. Возможно, куставр, упавший замертво, куда ближе к истине, чем мы с вами. |