Мне кажется, что в этих трех пунктах и заключались ключевые ошибки, сгубившие цивилизацию, когда-либо существовавшую в истории. Было, конечно, и другое – забастовки государственных служащих, например. Отец был еще жив, когда они начались, он угрюмо изрек: "Есть хороший выход – если тот, кому платит жалованье государство, считает, что платят ему недостаточно, пусть увольняется и зарабатывает себе на жизнь в другом месте. Это в равной степени относится и к конгрессменам, и к получающим пособие, и к учителям, и к генералам, и к мусорщикам, и к судьям".

Кроме того, на весь двадцатый век, начиная с семнадцатого года, легла зловещая тень воинствующей глупости марксизма.

Но марксисты ничего не сумели бы добиться, не начни американцы утрачивать свой цепкий здравый смысл, благодаря которому завоевали целый континент. В шестидесятые годы все говорили о своих правах и умалчивали о своих обязанностях, а патриотизм сделался предметом для шуток.

Не верю, что тот же Маркс или этот чокнутый реформатор, будущий Первый Пророк, могли бы одолеть нашу страну, если бы ее народ не спятил.

Но ведь каждый имеет право на собственное мнение, скажете вы.

Возможно. У каждого, разумеется, на все свое мнение, каким бы глупым оно ни было.

А уж свое мнение о неких двух вещах абсолютное большинство людей полагало святой истиной и было искренне убеждено, что те, кто не разделяет их мнения, аморальны, достойны возмущения, кощунственны, отвратительны, невыносимы, лишены логики, способны на измену, подлежат уголовной ответственности, антиобщественны, смешны и непристойны.

Эти две вещи, разумеется, были секс и религия.

У каждого американского гражданина существовал Единственный Правильный Взгляд на секс и религию, открытый ему самим Богом.

Поскольку эти взгляды отличались большим разнообразием, большинство, очевидно, все же ошибалось. Но во всем, что касалось этих двух вопросов, доводы разума были бессильны.

Надо уважать верования, скажете вы. Это еще с какой стати? Глупость есть глупость, и вера не прибавляет ей ума.

Помню, во время президентской кампании 1976 года я слышала обещание одного из кандидатов, наглядно доказывающее, как пошатнулся рассудок американской нации:

– Мы будем неуклонно следовать этим путем, пока доход каждого гражданина не поднимется выше среднего уровня!

И никто не смеялся.

Переехав в Альбукерке, я во многом упростила свою жизнь. Свои сбережения я разместила в трех солидных банках Нью-Йорка, Торонто и Цюриха. Написала новое завещание, отказав нескольким людям кое-что на память, основное же свое состояние, около девяноста пяти процентов, предназначила Фонду Говарда.

Почему, вы спросите? Я приняла это решение после долгих-долгих размышлений бессонными ночами. У меня было гораздо больше денег, чем нужно старухе, – я и доход-то свой не могла толком потратить. Оставить все детям? Они больше не были детьми и не нуждались в моем наследстве – все они получали говардовские премии, не считая того пособия, которое мы с Брайаном выделили каждому из них.

Завещать на "благородные цели"? Дохлый номер, друзья: такие пожертвования обычно прибирает к рукам администрация и начинает паразитировать на них.

Мой капитал брал начало из Фонда Айры Говарда – и я решила вернуть его обратно в Фонд. Это было резонно.

Я купила себе современную квартиру с кондиционером, возле студенческого городка, между Сентрал авеню и бульваром Ломаса, и записалась в университет на курс педагогики. Я не намеревалась серьезно заниматься (надо уж очень постараться, чтобы завалиться на педагогическом факультете), я просто хотела попасть в студенческий городок.