– А причём тут я?

– Мне принесли петицию, составленную видными деятелями культуры. Но под ней пока мало подписей его коллег художников. Надеюсь, ты не откажешься поставить под этим документом свой автограф?

И чиновник положил перед Уховым тонкую стопку листов с гневным осуждением творческой неудачи Коновалова. Художник быстро пробежал глазами текст, составленный в грубых и нелестных эпитетах. Ему не хотелось ставить свою подпись, и он попробовал оттянуть время:

– Дело в том, что я лично знаю Коновалова. Мы с ним в хороших отношениях. И мне не хочется калечить ему судьбу.

– А почему ты решил, что мы хотим перечеркнуть всё его творчество? В петиции ясно сказано, что интеллигенция требует запретить только «Новейшую историю». Пойми, отвергнутая общественностью одна неудачная картина погоды не сделает.

– Но прежде чем подписывать, надо хотя бы взглянуть на это произведение. А то получится как в старые времена: я Пастернака не читал, но буду его клеймить.

– Слушай, Ухов я от тебя не ожидал таких вредных сомнений. Ты у меня не первый год просишь о персональной выставке. Я полагал уже этой осенью положительно решить вопрос. Государство должно поддерживать таланты. А ты вдруг взбрыкивать надумал.

– Зачем вы так сразу выводы делаете? Я только хотел сам убедиться в воспитательном вреде картины.

– А мнение твоих коллег и моё лично ты, значит, не очень высоко ценишь?

– Ну, что вы, оно для меня крайне важно. Я согласен, давайте сюда вашу петицию.

Чиновник, довольно улыбаясь, наблюдал, как Ухов размашисто вывел свою фирменную подпись и глумливо заметил:

– Вот теперь эта петиция стала нашей общей, а не только моей. Напомни мне осенью о твоей просьбе. Я попробую что-нибудь сделать, хотя вопрос о персональных выставках за счёт государства решается коллегиально. У нас всё-таки демократия, а не что-нибудь другое. Это я пошутил. Не горюй.

Покинув кабинет чиновника, Ухов ещё долго не мог избавиться от испытанного унижения. Его жгло осознание, что он вполне мог благополучно существовать без тщеславного открытия персональной выставки, и его предательство коллеги было совсем не обязательно. Чтобы избавиться от угрызений совести Ухову надо было срочно переключиться и занять свой ум иными повседневными заботами.

Обычно он находил утешение в творчестве. Но сейчас впервые за многие годы его не тянуло к кистям и мольберту. При других обстоятельствах он бы поехал к Глебу, чтобы вместе отметить его успех. Но сейчас Ухов не мог представить, как сможет сидеть с бывшим сокурсником за одним столом, и провозглашать тост за дружбу и творческие успехи.

Внезапно он подумал, что с покупки картины Глеба может начаться восхождение друга к славе и всеобщему признанию. И мысль о появлении нового сильного конкурента на рынке живописи его неприятно кольнула. Ухов совсем не был заинтересован в восхождении друга на Олимп славы. Необходимо было принять превентивные меры и для начала выяснить, кто из известных коллекционеров приобрёл «Искушение». У него появилась догадка, что новым владельцем изображения юной соблазнительницы стал отставной майор Астахов.

Ухов был знаком с ним более пяти лет. Сам Астахов плохо разбирался в живописи. Этот интендант внезапно разбогател в начале перестройки на распродаже военного имущества, оставленного на территории Прибалтики после распада СССР. Тогда никто не знал подлинного количества топлива в танкерах, стоящих в порту Таллина. И Астахов приобрёл огромное состояние. У него хватило ума быстро уйти в отставку, купить квартиру в Москве и затаиться, живя вдвоём с пожилой супругой.