— А что же, мать, там за лошадка дохлая валяется?

— А это сына моего, — не смущается женщина. — Ко мне в гости сын прискакал.

— И кто же ваш сын, позвольте спросить?

— Так вы его знаете. Васька Юдин. Вы же, небось, мил человек, его и подстрелили.

Выхватывает комбриг наган, сердце стучит сильно, и сила по рукам разливается.

— Где он?

Не боится нагана женщина.

— В сарае.

— Сколько с ним?

— Один он. Друзья его принесли, а сами дальше поскакали. Часа два назад, вы их ещё догоните.

«Так вот оно, что, — думает Остенберг, рысцой двигаясь к сараю. — Была-таки логика в маршруте Упыря. Он домой от нас шёл, матушку повидать».

Комбриг замирает у сарая, даёт немые команды Третьяку. Ординарец вышибает двери ногой и отскакивает от прохода. Ждут красноармейцы, слушают тишину над полем, тишину под большим темнеющим небом.

— Ты здесь, Юдин? Отвечай!

— Не ответит он вам, — смиренно говорит хозяйка странного дома. — Его уже мёртвым принесли.

Остенберг недоверчиво хмурится. Заглядывает в сарай. На полу, среди сухих пучков травы лежит тело его врага.

Комбриг входит, не опуская пистолет.

Атаман лежит на спине, одетый в красные шаровары с лампасами и ботфорты. Рубаха расстегнута, глаза открыты. В груди три пулевых ранения. Чуток не хватило пулям, чтобы в сердце попасть.

Комбриг прячет наган.

«Вот ты, значить, какой, Упырь», — думает он. Облегчение и радость смешиваются с досадой. Слишком спокойный конец для человека, столько жизней сгубившего. В родительском доме, рядом с матерью…

Юдин не стар — лет тридцать от силы. Чёрная борода клином торчит в потолок. Щёки впавшие, волосы, как у монаха длинные, и само лицо, как у монаха, как на чёрных, засиженных мухами иконах.

— Здоровый, гад, — подаёт голос Третьяк. — С такими дырками три дня от нас ходил!

Но Остенберга больше интересует другое.

Он опускается на одно колено, смотрит в глаза мёртвеца. Там тьма, там нет и никогда не было души. Разные глаза видел комбриг Остенберг, но чтоб голова у него закружилась от бездны в глазах — такого не случалось.

— Не будет у тебя спокойной смерти, атаман, — сквозь зубы клянётся Остенберг.

Он вытаскивает из ножен саблю.

— Постойте! — кидается в ноги женщина.

— Да знаешь ли ты, старая, кого родила? Знаешь ли, что творил твой сын? Как он людей мучил: женщин, детей? Какая кличка у него была: Упырь? Ты, сука, знаешь?

— Знаю, пан, — восклицает женщина, потеряв, наконец, контроль. — Всё знаю, но и вы знайте, что я мать. Пусть упыриная, но мать! Дайте мне попрощаться с ним. Он шёл ко мне, я его много лет не бачила, дайте попрощаться! А потом делайте что надо, он заслужил.

Остенберг отталкивает женщину, плюёт, но саблю прячет и выходит на улицу. Красноармейцы — за ним.

— Что задумали, командир?

— Задумал власть советскую укреплять и авторитет Красной Армии поднимать. Голову Упыря по сёлам повезём. Пусть видят люди, кто их спас. Чтоб другим кровососам неповадно было.

— А дальше что? Станем догонять оставшихся юдинцев?

— Пущай бегают. Мне бегать надоело. На днепровскую линию пойдём, там бои, там австрияки.

Красноармейцам нравится его решение.

— Сегодня и выпить можно, — разрешает Остенберг вдогонку и поворачивается к сараю: — Попрощалась?

Лицо старого комбрига вытягивается от удивления. Он врывается в сарай сломя голову, к телу атамана, к нагнувшейся над ним женщине.