Выжить на Урале кержакам было очень непросто. Климат суровый, земли неплодородные, кругом леса, воеводы рыщут по урманам в поисках еретиков, инородцы стерегут свои капища… Молитвой здесь не спасёшься. Спасёшься только трудом. Истовым, одержимым, каторжным — необходимым. Хочешь уцелеть — трудись. Труд был не залогом процветания, а залогом выживания. Но плоды труда принадлежали труженику, а не барину. И потому значение труда оказалось на Урале более глубоким и актуальным, нежели обычно в России.

Труд стал всем: смыслом жизни, доблестью, карой, способом познания и преобразования мира. Не случайно век спустя иностранные горные инженеры называли раскольников «русскими протестантами». Причиной тому была трудовая этика раскольников, а вовсе не их политическая позиция: протестанты — реформаторы, а раскольники — кондовые традиционалисты.

Руками кержаков возводились и заводы Урала. Людей не хватало, и власти брали в дело всех: и староверов, и беглых, и татей. Так раскольничий культ труда из скитов проник на горные заводы. Этот культ не был характерен для центральной, равнинной, крестьянской России. Зачем крестьянину избыточный труд? Сколько ни вспахивай, на одном поле не вырастишь три урожая. А вот на Урале избыточный труд был плодотворен. Кто больше вкалывает, тот вырубит больше леса, добудет больше руды, выплавит больше металла. Труд — мера всех вещей. И на Урале не складывали сказки, где Иван-дурак получает «полцарства в придачу». Для уральца это неприемлемо, потому что полцарства — не заработаны.

В XVIII веке борьба не утихла. Горели Тавда и Межевая Утка. Василий Татищев, столь милый сердцу государственников-патриотов, растоптал немало раскольничьих гнёзд. Особо памятен раскольникам стал беспощадный тобольский митрополит Сильвестр. В Екатеринбурге специально для раскольников возвели страшную тюрьму — «Заречный тын». В 1761 году разгорелась Ирюмская «гарь», в которой в «огненную купель» окунулись полторы сотни человек. Чуть ли не в каждом бунте обнаруживался кержацкий след. Раскольники вместе с пугачёвцами под картечью шли в атаки на крепости и заводы, ведь Пугачёв обещал староверам вернуть «крест и бороду».

Даже русский самовар придумали раскольники, которые записывались в казаки, потому что казакам дозволялся любой обряд. В ночных секретах, чтобы не выдать себя башкирцам открытым огнём, казаки-раскольники придумали этот чудо-прибор. Холодной степной полночью он согревал и душу, и тело. Вернувшись на заводы, раскольники принесли самовар с собой. И с демидовского завода Суксун самовар переехал в демидовскую Тулу. А уж Тула «приватизировала» его, как Лиса — Колобка.

В 1800 году государство учредило единоверческую церковь — компромиссный вариант между никонианством и раскольничеством. Единоверие начало «отсасывать» человеческие ресурсы. Правда, вряд ли оно одолело бы раскол. Но государственные мужи сделали ставку не на веру, а на природу человека. Раскольникам запретили заниматься торговлей, руководить производствами, добывать золото. Раскол держался на кошелях купцов и промышленников, «столпов веры». Но без выгоды «столпы» стоять не хотели.

Морщась от неловкости, раскольничьи лидеры потянулись в единоверческие храмы. И раскол рухнул. Его подрубила мамона, а не репрессии. В 1905 году раскольников уравняли в правах с никонианцами, потому что беззубый раскол уже не представлял угрозы государственной целостности. Противостояние завершилось.

Но в «уральскую матрицу», в образ Мастера непокорные кержаки внесли свой бесценный вклад: культ труда.

Однако образ Мастера культом труда не исчерпывается.