В одной поликлинике главврач поднимал общественность на борьбу с врачом рядовым, который ту же самую общественность убеждал на собраниях, что ею руководит невежественный человек. Главврач изучил весьма скрупулезно структуру личности малоприятного ему человека, дабы поразить эту личность в самое уязвимое место (а было оно, как известно, даже у Ахиллеса). Перебрав ряд уязвимых мест, руководитель поликлиники остановился на куртуазном отношении врача к молодым медсестрам: он улыбался им и расточал комплименты в рабочее время. Это укладывалось в замечательную формулу «моральная неустойчивость». Стоило ее мысленно утвердить, как по законам ассоциативного мышления всплыла на поверхность сознания родственная ей: «идеологически невыдержан».

Найти яркую иллюстрацию к последней формуле помогли сестры немолодые, которым комплименты не расточались. Они чистосердечно поведали, что крамольный врач в беседах с коллегами и даже больными весьма одобрительно отзывается о лекарствах, выпускаемых на Западе, уверяя, что они нередко бывают даже лучше наших, советских. И главврач начал обкатывать — пока в узком кругу — обвинение в «очернительстве», но выкатать его на социальный большак не успел — остановили.

Живуча тоска по охоте за ведьмами! Она до сих пор — хотя и почвы для подобной охоты в нашем обществе не осталось — сладостно волнует, заставляет биться быстрее иные сердца. Дело, однако, разумеется не в одном сладостном волнении, но и в точном расчете. Опорочить, убрать «неудобного» человека.

Несмотря на большие успехи реанимации, умирать рискованно. Опасен, несмотря ни на что, и удар отравленным ножом.

Ложное и искусственное политическое обвинение опасно именно потому, что серьезное и обоснованное обвинение этого рода вызывает у нас весьма строгое настроение, натягивает те струны в душах, играть на которых должно быть строжайше запрещено.

Но — играют…

Молодая женщина, испытав острое потрясение от неблаговидного поведения непосредственного руководителя, написала в минуту отчаяния излишне эмоциональное заявление об уходе, упомянув в его тексте и о том, что она «больше ни во что не верит». Эта фраза, более или менее невинная в живой, взволнованной речи, будучи написана черным по белому, послужила основанием для политического обвинения: «Не верит в наши идеалы», — было заявлено мне тем самым должностным лицом. А «неверие в идеалы» — материя совсем не будничная, и если на ней умело сосредоточить интерес общественности, та, возможно, забудет о прозе жизни, которая травмировала (видимо, неадекватно) автора чересчур эмоционального заявления.

Для отдельных «непосредственных» руководителей общественное мнение — нечто вроде чистого листа, который ничего не стоит заполнить нужным текстом. А за подписями дело не станет.

«Критикобоязнь — явление сложное, достойное исследования социальных психологов», — написал мне один из читателей. Это бесспорно. Но пока социальные психологи в него углубятся, стоит разобраться самим в отдельных существенных чертах интересующего нас явления.

Авторы писем делились точным наблюдением: работники, страдающие «критикобоязнью», любят рассматривать общественность как щит и меч, и в то же время при этой четкой тенденции они общественности — подлинной! — боятся панически. Все дело в том, что делят они общественность на «мою» и «не мою» — управляемую и неуправляемую.

«Моя», управляемая — щит при «нападении извне» и меч при расправе у «себя дома». «Не моя», неуправляемая вызывает страх.

О доблестях, о подвигах, о славе…

Волею судеб, как говорили в старину, я получил в последние месяцы сотни писем о любви.