К счастью, похорон сейчас не было. Бизнес у Адама стабильный: у него всегда будут клиенты, но если бы сейчас проходило отпевание, я бы не стала его беспокоить. Я посылаю Адаму сообщение, когда оказываюсь с обратной стороны похоронного бюро, возле мусорных контейнеров. «Я с тыльной стороны. Нужно поговорить».

Через секунду он появляется на улице, одетый в хирургический костюм.

— Сейдж, что ты здесь делаешь? — шепчет он, хотя мы на улице одни. — Роберт наверху.

Робертом зовут его тестя.

— У меня был просто отвратительный день, — говорю я, едва не плача.

— А у меня очень много работы. Это не может подождать?

— Пожалуйста, — прошу я, — пять минут!

Он не успевает ответить, как в проеме двери за его спиной возникает высокий седовласый мужчина.

— Адам, может, объяснишь, почему дверь в кабинет бальзамирования широко открыта, когда клиент лежит на столе? Мне казалось, ты бросил курить… — Он замечает мою половину лица а-ля картины Пикассо и выдавливает из себя улыбку. — Простите, чем могу помочь?

— Папа, — говорит Адам, — это Сейдж…

— Макфи, — вмешиваюсь я, становясь вполоборота, чтобы скрыть шрам. — Журналистка из «Мэн экспресс».

Слишком поздно я понимаю, что название скорее похоже на название поезда, а не газеты.

— Хочу написать репортаж об одном дне из жизни сотрудника похоронного бюро, — продолжаю я.

Роберт недоверчиво меня разглядывает. Я по-прежнему в своей рабочей одежде: растянутой футболке, мешковатых шортах и шлепанцах. Уверена, любой уважающий себя журналист скорее умер бы, чем явился брать интервью в таком виде.

— Сейдж звонила на прошлой неделе, чтобы договориться о времени, когда она сможет стать моей тенью, — врет Адам.

Роберт кивает.

— Разумеется, мисс Макфи. И я с удовольствием отвечу на вопросы, на которые не сможет ответить Адам.

Адам заметно расслабляется.

— Пойдемте?

Он берет меня за предплечье и ведет в свои владения. Его прикосновение к голой коже вызывает шок.

Когда он ведет меня по коридору, я дрожу. В подвале похоронной конторы очень холодно. Адам заходит в комнату справа и закрывает за нами дверь.

На столе под простыней лежит обнаженная пожилая женщина.

— Адам, — я с трудом сглатываю, — она…

— Она не спит, — смеется он. — Сейдж, перестань. Ты же знаешь, чем я зарабатываю на жизнь.

— Я не собиралась смотреть, как ты это делаешь.

— Ты сама пришла сюда и назвалась журналисткой. Могла бы сказать, что ты из полиции и должна отвезти меня в участок.

Здесь пахнет смертью, холодом и антисептиками. Я хочу, чтобы Адам обнял меня, но в двери есть окошко, и в любой момент мимо может пройти Роберт или кто-нибудь другой.

Он медлит.

— Может быть, просто будешь смотреть в другую сторону? Потому что мне действительно нужно работать, особенно в такую жару.

Я киваю и отворачиваюсь к стене. Слышу, как Адам перебирает металлические инструменты, а потом что-то начинает визжать.

Я держусь за историю Джозефа, как за поднятый якорь. Пока никому не хочу ее рассказывать. Но и не желаю, чтобы она укоренилась во мне.

Сначала мне кажется, что Адам включил пилу, но, взглянув краешком глаза на стол, я понимаю, что он бреет мертвую женщину.

— Зачем ты это делаешь?

Он поворачивает ее голову, блестит лезвие электробритвы.

— Всех нужно брить. Даже детей. Пушок на лице делает макияж более заметным, а люди хотят, чтобы «фото на память» — последняя фотография их родных и близких — было естественным.