Надо наконец выяснить отношения и объяснить ей, как все будет строиться между нами в дальнейшем. Но когда она входит в своем стеганом бирюзовом домашнем халате, моя решимость куда-то вдруг испаряется. Молния на халате вздернута под самое горло, и это почему-то лишает меня дара речи.

— У тебя усталый вид, — говорит она.

Мимо меня она проходит к столу для готовки. Включает «электронную няню» и принимается вертеть рукоятку громкости, из динамика слышится треск.

— Наверное, — говорю я. — Я плохо спала.

Вот и все, что мне в итоге удается сказать. Я смотрю ей в спину, тщетно пытаясь вспомнить любовно заготовленную речь. Ничего не получается. Я закрываю рот, неспособный выдать ничего вразумительного, и в отчаянии разглядываю свои руки.

Мутти орудует кофемолкой, понятия не имея о моем душевном разладе. Когда кофе начинает булькать, она возвращается к столу и усаживается напротив.

— Ну и каковы твои планы, раз уж ты приехала?

Я спрашиваю:

— В смысле?

— Я к тому, что ты, может быть, собираешься подыскать работу?

— Нет, конечно же нет.

— Тогда чем ты намерена заниматься?

Я недоуменно моргаю.

— Ну, я думала, буду помогать по хозяйству… Например, заниматься конюшней, чтобы ты могла больше времени уделять папе…

— Не знаю, не знаю, — говорит Мутти.

— В смысле?.. — повторяю я. — То есть почему бы и нет?

— Ты никогда не интересовалась конюшней. Кроме того, вряд ли тебе приходило в голову, что это не помощь по хозяйству, а настоящий менеджмент.

Я какое-то время молчу, прикидывая, есть ли способ понять и с достоинством принять то, что она произнесла. Но не вижу ни единой возможности. Как ни крути, получается, меня только что объявили скверной дочерью. Да еще и дурой в придачу.

Я не должна принимать это близко к сердцу. Я не должна. Не должна…

— Полагаю, не бог весть какая там астрофизика, Мутти, — говорю я, не особенно пытаясь скрыть раздражение. — Пораскину мозгами и во всем разберусь. Я ведь, собственно, ради этого и приехала.

— В самом деле?

Ее брови вскинуты, выражение лица как у форменного диктатора. Она крутит на пальце обручальное кольцо и смотрит на него, словно изъян в нем нашла.

— Это ты о чем?

— Да ни о чем.

Она оставляет в покое кольцо и начинает дергать ниточку, выбившуюся из шва на рукаве. Я упорно смотрю на нее, дожидаясь, чтобы она взглянула на меня.

— Нет, ты что-то имела в виду. Говори уж, чего там!

— Я просто удивлена, вот и все.

— Чем?

— Твоим желанием помочь с конюшней.

— Почему?

Она словно забывает о моем существовании. Встав из-за стола, она этаким воплощением спокойного достоинства идет к булькающей кофеварке.

— Почему? — вновь спрашиваю я.

Она продолжает молчать. Стоит спиной ко мне, разливает кофе по кружкам.

— Мутти, я тебе задала вопрос. Если ты не веришь, что я приехала помогать, зачем, по-твоему, я вообще сюда прилетела?

— Я думаю, — говорит она, — дело в том, что ты потеряла работу и от тебя ушел муж. Надо же было тебе куда-то поехать? Вот ты и здесь…

Она берет обе кружки и направляется к двери, и до меня доходит, что вторая кружка предназначалась папе, а вовсе не мне.

Я вскакиваю с места и оказываюсь у двери прежде нее.

— Не уходи вот так, Мутти! Мы еще не договорили!

Она смотрит на меня совершенно невозмутимо. Кажется, ее не волнует, что я загораживаю ей дорогу. Я начинаю чувствовать, что веду себя глупо.