– Какое сегодня число? – вдруг спросила Александра.
Ответили не сразу – даже заспорили, пока Царь не назвал точно: двенадцатое августа.
– Значит, сегодня над Землей пролетают Персеиды! – провозгласила Александра. – Поток метеоров. Или метеоритов? Неважно! Главное, всю ночь будет звездопад.
– В августе всегда звездопад, – пожала плечами Кира. – Никаких Персеид и никаких особенных ночей для этого не надо.
– Ты, Кирка, просто соня и в небо смотреть не хочешь, потому что это неконструктивно, – махнула рукой Александра.
– Нет, ну если прямо отсюда, с веранды, а не ехать за тридевять земель, то почему не посмотреть? – милостиво согласилась Кира.
Так они и сидели теперь, время от времени поглядывая на небо. Звезды держались крепко и падать не собирались. Общий разговор перелетал с одной темы на другую с ночной легкостью.
Сидя в своем темном углу, у самых ступенек, Люба прислушивалась к их разговору рассеянно, потому что думала о другом.
Она хотела переменить свою жизнь. В одном из ярких журналов, которые продавались теперь в бывших киосках «Союзпечати», было написано, что именно с этого желания и начинаются самые большие свершения. Денег на дорогие журналы у Любы, конечно, не было, но Иваровские и Тенета покупали их время от времени, а прочитав, не хранили – отдавали Любиной маме, и та приносила их домой.
Да, так вот: собственная жизнь надоела Любе до чертиков, и совершенно очевидно было, что пора ее менять. А если не менять, значит, надо смириться с тем, что проживешь всю свою единственную и неповторимую жизнь так, как мама.
Смириться с этим Люба не согласилась бы ни за какие коврижки. Но что может означать в ее жизни само даже слово «перемены», понять не могла, как ни старалась.
– Вот я недавно читала, что в Японии в восемнадцатом веке было такое понятие «ики», – донесся до нее Кирин голос. – Это значит – чувство стиля. Но не то, что наша стильность, а в том смысле, что нельзя быть прямолинейным. В одежде, в словах и в мыслях. По-моему, это глупо.
– И совсем не глупо, – возразила Александра. – Просто для тебя прямолинейность – это достоинство, вот ты и не понимаешь, как ее можно считать недостатком.
– А ее и нельзя считать недостатком, – хмыкнула Кира. – Да, я не понимаю, какое уж такое достоинство в том, чтобы человек тебе врал!
– Ну почему обязательно врал? – пожала плечами Александра.
– Потому что непрямолинейность в словах – это и есть вранье, – отчеканила Кира. – Или вот, например, непрямолинейность в одежде. У них там в древней Японии считалось особым шиком купить самое простое пальто, а подкладку на него поставить из самого дорогого шелка и вдобавок самому дорогому художнику отдать, чтобы он вручную эту подкладку расписал. По-твоему, это умно?
– По-моему, это красиво, – ответила Александра.
– А по-моему, это дешевая рисовка и больше ничего, – снова отрубила Кира.
– Пальто с расписной подкладкой, может быть, и рисовка. Понты, проще говоря, – заметил Федор Ильич. Люба прислушалась повнимательнее. – Но это ведь не единственное. Я про японскую философию тоже читал. Там, например, есть такое понятие – скрытое очарование вещей. Это значит, что человек одновременно и любуется красотой внешнего мира, и понимает иллюзорность всего, что может быть проявлено внешне.
– Не понимаю, Царь, как ты, при твоем-то здравом уме, придаешь значение таким отвлеченностям, – фыркнула Кира.
Она была отличница и уж что-что, а умно выражаться умела в совершенстве. |