Тогда я впервые в жизни задумался над тем, как мне относиться к оркам. До этого я считал их врагами. Злом без всяких оговорок. Правда, те орки, что были вокруг меня мало походили на описанных в Алой книге злыдней, но всё равно я невольно искал в них самое худшее, то, что оправдывало бы мои с детства затверженные представления. Искал и, конечно, находил. Если хочешь видеть в окружающих тебя только плохое, то увидишь обязательно. Но смерть Урагха что-то сломала во мне, в самой глубине меня. Его поступок противоречил всем моим представлениям об орочьей породе. Ну не могло это косоглазое чудовище испытывать чувство долга или благородства, так я до этого думал. К своей собственной смерти от его руки я был готов более, чем к тому, что он сделал. А теперь его рука, прикованная к противоположному концу моей цепи, валялась отдельно от тела в болотной грязи. И это означало, что моя свобода оплачена его смертью. Смертью, которую он выбрал сам.

    Просто уйти после этого, бросить его тело гнить на краю болота я не смог, и решил похоронить его. Но это оказалось легче решить, чем сделать. Вы никогда не пробовали вырыть яму в болоте? Копать в мягкой грязи несложно, даже если вместо лопаты – кугхри и кинжал, но только что выкопанная яма тут же затягивается водой и оплывает краями прямо на глазах. Я сделал несколько попыток, стараясь выбирать места посуше, но ни одна из них не была удачной. Только сил с каждым разом становилось всё меньше и меньше: я всё ещё был очень слаб. Тогда я решил вырыть могилу на твёрдой земле, но поглядев на деревья, подступающие к самому краю болота, отказался от этой мысли. Фангорн там или не Фангорн, но мне этот лес ужасно не нравился. Тем более, вспомнились слова Древоборода о том, что в его лесу есть места, куда он и сам боится заходить. Похоже, в одном из таких мест я как раз и находился. Очень уж вид у окружающей растительности был злобный, я бы сказал – плотоядный. Возможно, все мои страхи были лишь порождением моего разума, утомлённого событиями последних дней, но от этого они не становились менее страшны.

    Вот тогда я и заплакал. Что ещё остаётся делать, когда не можешь даже схоронить умершего. На меня нахлынуло такое ощущение отчаяния и безысходности, что я завыл в голос, как тоскующий волк на зимнюю луну. Да только луны на небе не было, а равнодушное солнце не интересовалось ни мёртвым орком, ни моим безутешным плачем. Оно небрежно поглядывало за мной сквозь седые лохмы древних крон и жарило во всю силу, так что пот со лба то и дело заливал глаза солью и грязью. Иногда солнце пряталось ненадолго за пробегающее мимо облачко, и тогда в лесу сразу становилось сумеречно, как в умертвищном склепе. Но слез моих оно не осушало, да и то сказать, что солнцу до плача маленького растерянного хоббита посреди бескрайней древней чащобы. Для него мой плач не имел никакого значения.

    Но мне, наверное, именно плача и не хватало. Вместе со слезами ушла растерянность, и вытекло в болото отчаяние. Проплакавшись, я сообразил, что копать могилу мне не обязательно. Зверей в этом лесу нет, и некому будет разрывать яму, чтобы съесть мясо. Значит, и яма не нужна, достаточно просто укрыть тело. А это уже гораздо легче.

    Дедушка Сэм говорил, что если тебе надо сделать какое-то очень трудное, невозможное дело, то надо забыть о нём. Отодвинуть на край памяти его трудность и невозможность, помнить только направление к тому, чего ты хочешь достигнуть, и сделать маленький шаг. А потом ещё один, и ещё один. Когда кончаются силы, надо сделать привал, а потом идти дальше. И, в конце концов, окажется что до бывшего когда-то невозможным остался один маленький шаг.